Андрей, как и князь Мышкин, не участвует в жизни. В начале войны он застрял в Германии; бегство на фронт не удалось. Это мотивировано не внутренним состоянием, а внешними обстоятельствами, но для него именно характерно, что он не смог убежать. Так что здесь, как в трагедии, личная вина и судьба неотделимы, сливаются воедино. В армии Андрей не борется, потому что не может до конца возненавидеть. Но он выше социал-демократа, который гордится тем, что ему пожал руку принц. Поведение Андрея при встрече с Шенау можно сравнить с поведением князя Мышкина во время встречи Аглаи и Настасьи Филипповны.

Почему Андрей не совсем удался?

Изображение Германии, в которой очутился Андрей, очень грубо, поверхностно, выдумано с начала до конца. Федин в ней ничего не увидел. Такая поверхностная тенденция не могла создать героя.

Далее, Андрей не воюет, потому что не принимает войны. По Федину выходит, что все происходящее очень плохо, тогда как в действительности война вызвала большой пафос. Помимо того, что это несправедливо с культурно-исторической точки зрения, клевета с психологической, это и художественно невозможно изобразить.

Так же, как войну, Федин не принял и революцию, потому что увидел в ней кровь и террор. В романе нет ни одной революционной фигуры. Рабочих-революционеров здесь нет, потому что их не было и в действительности. Выдуманных фигур в литературе много, но Федин серьезный писатель и обманывать не стал. И получилось, что революция есть, а революционеров нет, война есть, а героизма нет; кроме немецких инвалидов и Шенау никого нет{358}.

Такое изображение войны и революции сделало невозможным осуществить замысел автора: герою ничего не противостоит. Нет законов, которые Андрей нарушил, поэтому его невоплощенность не ощущается. Нужно было верить в святость войны и революции, и тогда можно было бы создать невоплощенного человека; но этого нет, и потому получился лишь запутавшийся человек.

В последней бредовой сцене известного рода безумие Андрея характерно для трагического героя. Но здесь этот эффект пропадает. С чего было сходить с ума? То, что произошло, — не трагедия, а просто неудача. Компетентный читатель угадает в Андрее трагического героя, но об этом лишь сказано, а не показано.

Курт Ван. От воплощен и все время действует. Замысел Вана таков: для него враг — во всех отношениях враг, друг — во всех отношениях друг. Сначала он ненавидит барона по личным причинам, но судьба ему благоприятствует, и он должен желать его гибели и по политическим мотивам. То же и по отношению к Андрею. Никаких внутренних конфликтов у Вана не возникает, он последователен до конца. Но и его образ художественно не удался. В его деятельности отсутствуют моральные причины и отсюда лишь деловое ко всем отношение.

Мари. Она все время в разладе с окружающими. Но это — характер сильный и действенный, и ничто разбить ее жизнь не может. Мари воплощена и всегда верна себе. То, что она полюбила русского и изменила жениху, трагедии у нее не вызывает.

Детство Мари изображено очень хорошо, но далее все неубедительно и неясно. Так, чудесное превращение ее отца, который стал содействовать демократам, — несуразно.

Шенау. Андрей не воплощен, потому что он не родился, Шенау — потому что слишком связан с родом, слишком укоренен. Это — та воплощенность, которая не имеет будущего. Если у Андрея нет будущего, потому что он не родился, то у Шенау — потому что он слишком стар. В этом смысле характерно его положение маркграфа — охранителя границы. Шенау в России очень неудачен: он выдуман, хотя для создания таких фигур материал имеется достаточный.

Щепов. Он потерял свое место, и в нем осталось одно биологическое скопидомство, одно желание — жить. К революции он отнесся скептически, но не враждебно. Он ничего не любит, но ни к чему и не враждебен, потому что ничего не имеет и ничего не может потерять. Щепову нечего противопоставить революции; он задуман как биологический образ. Это — случайный человек.

Лепендин. Он патриот, но патриот своего уезда. Недаром он лишается ног и ползает по земле. Если интеллигенция не воплощена, то Лепендин воплощен до конца, но это воплощенность улитки. Все, что выходит за пределы биологических мотивов, для него не существует. Война остается им не понятой; и как он не понял войну, так не понял и революцию. Лепендин — это земляное начало. Война отняла у него ноги, пригнула к земле, а революция вздернула над землей. Это — воплощение низшего порядка и в историю не вошло. Поэтому история раздавила его: сперва оторвала ноги, потом вздернула кверху.

Отрывок, посвященный Лепендину, самое удачное место романа. Федин сам это увидел и в 26-м году выделил его и издал отдельной книжкой{359}.

Алексей Толстой — современник символистов. Он выступил вместе с ними и даже не с первым поколением, а несколько позже. Но новаторства у него мало. Он лежит на границе между старым направлением и новым. Изображает Толстой те же социальные слои, что и старые писатели, главным образом, дворянство, но в новой обстановке. Ту же усадьбу можно изобразить с разных сторон. Тургеневская линия, которая идет от французской флоберовской школы, не умерла, и с ней ближе всего связан Толстой. В этом смысле его можно сравнить с Анри де Ренье. Во Франции рядом с чисто символической прозой была создана промежуточная, смешанная проза, органически соединившая флоберо-мопассановский стиль с символистским. Но, тогда как у Ренье преобладает символическое направление, у Толстого доминирует старая традиция. Так, в «Хромом барине» облик князя, его национально-мистические воззрения, искание Китежа модернизованы эстетизмом, характерным! для «Золотого руна» и «Аполлона», которые возглавляли Вяч. Иванов, Чулков и Ал. Добролюбов. Но вместе с тем у Толстого ярко выступает тургеневский элемент; здесь указывали, главным с>бразом, на «Отцов и детей». Но положение и атмосфера, в которую погружено действие, другие — символистские. Так что в творчестве Алексея Толстого своеобразно объединились две традиции — мопассано-флоберовская и символистская — с преобладанием первой.

В этом произведении фабула определяется героем. Его судьба сказывается на всем происходящем, он создает единство романа. В этом смысле Толстой отлично, мастерски справился с фабулой; роман течет ровно.

Язык у Толстого поразительный. Он единственный современный писатель, который не забыл русский язык. Каждое его слово — это русское слово. Такого чистого русского языка нет ни у Белого, ни у Сологуба{360}.