Но вот сестра моя вдруг оказалась с большим животом, а потом принесла и ребенка; хорошенького, прехорошенького мальчонку она родила. Все мы любили его, нянчились с ним и играли. И так он мне полюбился, что однажды, обратившись к сестре, я сказала: «Что такое ты сделала, что у тебя появился ребенок? Научи и меня это делать, мне бы тоже хотелось иметь». Сестра, покатившись со смеху, сказала: «Я смела в кучу сор, и, в нем полежавши, зачала я ребенка». Услышавши это, я тотчас набрала кучу сору и, зарывшись в него, в нем лежала. И что же? Действительно, скоро оказалась и я с животом. Ах, как я была этому рада! Так шли дни. Наконец наступило мне время родить, и я родила

Шесть мышат, а напоследок еще йдного золотого мышонка. К нашей семье, таким образом, прибавилось новых семь членов,

Как бы там ни было, но эти мышата были моими детьми, а потому их я любила, нянчила и баловала. Когда же они подросли, у братьев моих поигравши, убегали с ножами для деланья стрел (из кости медвежьей) и другими вещами. Братья тогда на меня напускались и ругом ругали, отчего ударялась я в слезы. Так дни проходили за днями. Мало-помалу все большие мышата пропали: «Должно быть, убили их братья мои» — так я решила. Было мне горько, и плакала я. Что |бы там ни было, все эти мышки были моими детьми — как-никак все же жалко. В плаче по ним проводила я дни.

Самый лишь маленький золотой мой мышонок никуда-никуда не ходил. С ним вдоем мы дни коротали.

Однажды братья мои, снаряжаясь в дорогу — в заморскую землю на торг, как я узнала, — на корабли погружали товары. Мой мышонок, увязавшись за братьями, пробрался на борт лодки меньшого, и корабли отправились в путь. Ну, думаю я, увезли далеко мое детище, теперь его, наверное, прикончат. От дум таких мрачных я невольно все плакала. Но вот по прошествии долгого времени братья мои вернулись обратно, привезя роскошных подарков во много раз больше, чем прежде. И мой малый мышонок живехонек с ними вернулся. Всяких кулей в наш дом натаскавши изрядно, братья пришли и оказали, что все эти подарки лишь по милости маленькой мыши.

• Когда же наутро я встала, мой мышонок — нет, уже не мышонок, так как мышонок был богом, то мальчик красивый, как бог, сладко спал на постельке. Я зарыдала от радости и восхищения.

Что же было потом? А потом было то, что мне дали в мужья господина почтенного, от которого много детей я имею. А за то, что сестра моя скверная надо мной поглумилась, меня прозывают женщиной, родившей мышат.

Для увепекер характерно повествование от первого лица, только в конце иногда добавляется «так рассказал такой-то». В качестве рассказчика не обязательно выступает человек, им может быть и животное, бог, демон.

Рассказы о происхождении богов, тех или иных верований и обрядов, носящие моральный или поучительный характер, известны под именем упаськума, т. е. «поучения». Они исполняются речитативом, имеют ритм, полны архаизмов и облекаются в форму пятислоговых строф с параллелизмом и повторами.

Некоторые сказания увепекер, передающие тот или иной эпизод из жизни богов, преимущественно тех или иных животных, стали исполняться не речитативом, а посредством пения. Таким образом сложился громадный цикл эпических песен, известных под именем камуи-юкара, т. е. «божественных песен». Короткие состоят из

20—30 строф, длинные — из нескольких cot, причем каждая строфа, как правило, состоит из пяти слогов. Повествование ведется в первом лице, и только в самом конце обычно присовокупляется, что сказал это такой-то бог. Исполнительницами этого цикла сказаний обычно бывают женщины, причем напев в большинстве случаев за такой «божьей песней» не закреплен и каждая исполнительница поет ее на свой лад. Характерной особенностью камуи-юкар является припев, который либо предшествует каждой строфе, либо сопровождает ее. В большинстве случаев это набор звуков, являющихся звукоподражаниями крику того или иного животного.

Если песня ведется от лица ворона, то припевом служит подражание карканью (ка-канкау-канкау), если скворца, то подражание его пению (ханрут-рутрут-хан-рут то руру-ханрут), если медведя, то его ворчанию (веве), если цикады, то ее крику (яки), и так далее. Такого рода камуи-юкар, по-видимому, считаются такими же песнями богов, как и песни людей.

Вернувшись на родину, Невский опубликовал некоторые из своих айнских материалов, но большая часть их осталась в рукописном виде в его архиве. Они увидели свет лишь в 1972 году — издание «Айнского фольклора» было приурочено к 80-летию со дня рождения Н. А. Невского.

В Японии Невскому посчастливилось еще раз встретиться со Штернбергом, когда в 1926 году Лев Яковлевич был делегатом Третьего Всетихоокеанского научного конгресса в Токио.

«Я лично с чрезвычайной признательностью вспоминаю свои беседы с… профессором Янагита и русским японистом, давно живущим в стране, профессором Невским…»— вспоминал Штернберг.

Среди двухсот участников конгресса делегация СССР в составе десяти человек привлекла к себе особое внимание.

«Среди японцев особенной популярностью пользовался доклад Л. Я. Штернберга об айнах, а именно его теория происхождения айнов, а с ними и японцев, с юга, с островов Тихого океана», — писал один из членов нашей делегации, Б. Н. Пентегов.