Фьора прильнула к воде и жадно пила. Наклонившись к каменистому руслу, она глотала воду, подталкивая ее языком, грудь ее вздымалась, изгиб спины и бедер напоминал пантеру. Тулеспре пожирал ее затуманенным от желания взглядом.

— Поцелуй меня! — от страсти у него перехватило дыхание.

— Нет…

— Поцелуй!

Он схватил ее голову, притянул к себе и, прикрыв глаза, отдался охватившему все его существо наслаждению от прикосновения этих влажных губ к своему разгоряченному рту.

— Нет, — повторила Фьора, подаваясь назад, и провела рукой по губам, будто пыталась стереть поцелуй. Но она трепетала сильнее, чем верхушки деревьев на ветру, тело ее, разгоряченное бегом, сотрясал озноб, а воздух, солнце, ароматы источали сладострастие.

Черная голова овцы вынырнула из листьев и уставилась желтоватыми, кроткими глазами на этот клубок человеческих тел. А Пескара пела свою нескончаемую песню.

Турлендана вел верблюда и ослицу вдоль морского берега.

Весна уже разукрасила всеми оттенками зеленого пологие, светлые приморские холмы, бурно поросшие травами и кустарниками, увенчанные деревьями в цвету. По замыслу Творца легкие порывы ветра раскачивали ветви и осыпали лепестки — вблизи склоны выглядели розовато-лиловыми, весь пейзаж казался колеблющимся и блеклым, словно фотография в ванночке для промывки или расплывшаяся акварель.

Незамутненную гладь моря, ослепительно сверкавшую персидской бирюзой, окаймляло побережье бухты, слегка изогнутое к югу. Кое-где извивались темными струйками подводные течения.

Турлендана, долгие годы оторванный от родины, плохо помнил окрестности. За время бесконечных скитаний чувство любви к родине почти угасло в нем, он шагал, тяжело прихрамывая, ни на что не отвлекаясь.

Верблюд же замедлял шаг возле каждого пучка травы. Турлендана понукал его резким, хриплым окриком. Только тогда розовая громада на четырех ногах медленно поднимала шею, не прекращая жевать трудолюбивыми челюстями.

— Ху, Барбара!

Ослица, маленькая, белоснежная Сузанна, везла на спине самца макаки; изнемогая от его суетливой беготни, она жалобно ревела: дескать, избавьте меня от этого седока. Неугомонный Дзавали, словно заводной, остервенело ползал по спине ослицы и тряс передними лапами, то приходя в ярость, то желая привлечь к себе внимание; он вскакивал ей на голову, хватал за длинные уши, дергал обеими лапами и тянул вверх кисточку хвоста, искал в ее шерсти блох, исступленно царапая когтями, а потом совал пальцы в рот и жевал, энергично гримасничая. Внезапно он усаживался в седло, держа передней лапой согнутую заднюю, напоминавшую корень кустарника, и замирал, оцепенело глядя на воду круглыми, изумленными, оранжевыми глазами, на лбу его собирались морщинки, а тонкие розовые уши дрожали от возбуждения. И столь же внезапно с лукавым видом начинал все заново.

— Ху, Барбара!

Верблюд послушно продолжал путь.

Когда они поравнялись с ивняком возле устья Пескары (уже виднелись флюгера-петушки на реях барок, бросивших якорь у пристани Бандьера), Турлендана остановился на левом берегу — испить речной воды.

Река его родины испокон веков струила в море свои мирные воды. Берега под покровом растительности безмолвно отдыхали, видимо утомившись от нелегкого труда — орошения земель. Надо всем царила глубокая тишина. Лагуны, оправленные слоем кристаллической соли, безмятежно сверкавшей на солнце, казались выпуклыми сферами. Стоило измениться направлению ветра, и листва ивняка меняла зеленый цвет на белый.

— Пескара! — шестым чувством угадал Турлендана и с пробудившимся любопытством стал вглядываться.

Затем он подошел к реке по блестящей, обкатанной гальке и опустился на колени — зачерпнуть ладонью воды. Верблюд, наклонив шею, пил не спеша, размеренными глотками. Ослица тоже. Макака, подражая человеку, согнула лодочкой тоненькие лапки, фиолетовые внутри, словно неспелые плоды апунции.

— Ху, Барбара!

Верблюд послушно оторвался от воды. С его мягких губ на грудные мозоли обильно стекали капли, бледные десны и крупные желтоватые зубы были обнажены.

По тропинке, протоптанной в лесу моряками, путешественники продолжили путь. Солнце садилось, когда они приблизились к верфи Рампинья.

Турлендана спросил моряка, шедшего вдоль кирпичного парапета:

— Это Пескара?

Моряк, изумленно уставясь на животных, подтвердил:

— Да, она самая.

И, забыв про свои дела, присоединился к иноземцу.

За первым моряком потянулись и другие. Вскоре целая толпа зевак сопровождала Турлендану, который спокойно продвигался вперед, не обращая внимания на выкрики любопытных. По плавучему мосту верблюд идти отказался.

— Ху, Барбара! Ху! Ху!

Турлендана стал терпеливо уговаривать животное, подергивая за веревку, привязанную к уздечке. Верблюд упрямо лег на землю и опустил голову в пыль, словно решил остаться здесь навеки. Ротозеи, оправившись от первого удивления, галдели вокруг и выкрикивали хором:

— Барбара! Барбара!

Пескарцы не впервые видели обезьян — из дальних рейсов моряки привозили мартышек вместе с попугайчиками и какаду, — и зеваки, кто во что горазд, дразнили Дзавали и протягивали ему крупные зеленые плоды миндаля, макака открывала их и жадно пережевывала свежий, сладкий орех.