— Прошу прощенья! — закричал он Убийце, который сидел на снегу как идиот. — Извините, я нечаянно!

Тут мы заржали, чем себя и выдали. Тип в ярости обернулся к нам, встал на свою сломанную лыжу и начал кричать и грозить нам кулаками. Поняв, однако, что здесь нет одиноких и беззащитных, которые испугались бы, что, наоборот, нас много и все знают, какой он Убийца, он сам испугался, подхватил свои манатки и, прихрамывая, пошел прочь.

Мы еще долго смеялись, потому что ребята снова и снова расписывали, как профессионально они его уложили.

— Славно ты его обработал, — хвалил второй первого. — Я целился ему не только на лыжи, но и на брюки — да вот не знаю, получилось ли. Правда, что-то там затрещало, но я не уверен. Все заглушил треск лыжи.

— Лыжу ты «сделал» отлично, — одобрили его товарищи.

— Я проехал по его бицепсу, — сказал первый. — Как пить дать, порвался его пижонский свитер!

— Ну, таким креплением, — кто-то откинул крепление так, что оно зазвенело, — недолго и брюки отремонтировать!

— Это еще не конец, ребята!

Солнце жарило изо всех сил. Просто видно было, как оно излучает тепло: огромными такими мглистыми кругами. Девчата прилепили на носы белые бумажки. Я, разумеется, тоже. Ну до чего чудесно — такого голубого неба я в жизни не видела. Снег сначала был сухой, потом от тепла на нем образовался тонкий прозрачный наст. Когда мы умолкали, я слышала, как в снегу что-то тихонько шипит, и долго всматривалась, пока не поняла: это с наста капают в снег малюсенькие капельки. И еще: снег пах! Я не выдумываю! У него правда был запах, только я не умею описать какой.

Мы все лежали спокойно, только дядя Томаш все старался придумать усовершенствование.

— А я и не знал, братцы юристы, что вы так разбираетесь в уголовном праве, — сказал он потом, — он все еще думал об Убийце.

Я потянула его за брюки.

— Дядя, они художники, а не юристы!

Тут, вижу, оба художника отодвигаются подальше от меня. Что-то мне это не понравилось.

— Вы ведь художники, правда? — схватила я одного за джемпер.

— Ну, художники… Такие любители, понимаешь? И немножко право изучаем. Ну и что? Отпусти, не валяй дурака!

— Я тебе дам дурака! — крикнула я и толкнула его в снег.

Бабуля вскочила и молниеносно уселась на спину модернисту. Натерли мы его снегом и отпустили только тогда, когда он запросил пощады. Второй «художник» удрал.

— Разве не говорю я тебе всегда, что мальчишкам нельзя верить, ни одному слову? — смеялась тетя Маша.

Здорово они меня на пушку взяли! Модернисты! Протекцию мне в академию окажут! Так попасться! Прямо хоть самой себе затрещины надавать… То-то их рисунки мне сразу были подозрительны. Ей-богу, пещерные люди и то лучше рисовали.

К счастью, никто не обратил внимания на инцидент — подумали, что это мы просто с Бабулей резвимся. И вообще это наше личное дело.

До конца недели не стану с ними разговаривать, будьте уверены! Но ребята они все-таки остроумные, а я дура. Еще голову ломала, не следует ли к ним на «вы» обращаться.

После чая мы писали открытки моей семье. Я написала еще Еве и Марцеле. Послала бы еще одну, да адреса не знаю. Знаю — школа на Подъяворинской, а фамилию — нет. И слава богу, а то было бы глупо. Правда, я бы не подписалась, а вдруг они угадали бы? И без них стыда не оберешься.

В шесть часов позвонил отец, сказал, что каникулы продлили на неделю: хочу ли я остаться или вернуться домой? Я спросила тетю Машу. Они, конечно, останутся и меня не отпустят.

Но я еще подумала и сказала папке, что с удовольствием съездила бы в Банска-Бистрицу к его сестре, тете Валике. Отец не согласился.

— С Банска-Бистрицей, — сказал он, — из Микулаша плохое сообщение, тебе нельзя ехать одной. Приезжай-ка лучше домой, Оленька. Пусть тебя дядя посадит на поезд. В понедельник будет посвободнее. А мы тебя встретим.

— Ладно!

— Жду тебя с нетерпением, — прибавил он еще. — Папулька соскучился. И береги себя, Олик.

Разумеется! Я не маленькая.

— Что делает мама? — спросила я.

— Да как всегда. Возится в комнате.

— Тогда дай мне ее.

Мама подошла, и, когда я услышала ее голос, мне показалось, что до понедельника так далеко… Она говорила весело, но я-то знаю, меня не обманешь. Потом трубку взяла бабушка и принялась кричать как заведенная: