Большинство членов Политбюро либо не обратило внимания на эту публикацию, либо не придало ей значения. Некоторые просто одобрили то, что там говорилось, — они так и сказали. Был конец заседания Политбюро. Время перевалило за 8 часов вечера, и разговор шел довольно откровенный, хотя и вялый. Неожиданно вскипел М. С. Горбачев, сказав, что это вопрос принципиальный и мы должны дать оценку изложенным в статье концепциям.

— Завтра продолжим обсуждение, — заключил он.

Этот срыв М. С. Горбачева был непонятен и необъясним.

На другой день уже в зале Секретариата ЦК заседание Политбюро было продолжено. М. С. Горбачев настроен по-боевому. Он опять начинает со своих оценок статьи, а затем предлагает высказаться остальным. Обычно порядок выступлений шел от лиц, размещенных рядом с председателем, и дальше к секретарям ЦК. Несмотря на горбачевскую «артподготовку», мнения расходятся, отмечается в целом или частями негативное отношение к статье. Многие в то же время отмечают, что там сказано и много правды о нашей истории, о ценностях, которые были завоеваны трудом, потом, а то и кровью народа. М. С. Горбачев нервничает, высказывается все более некорректно, порой неуважительно к членам Политбюро. Потом, после заседания, он скажет:

— Ну наконец-то я понял, с кем работаю. С этими людьми перестройки не сделаешь.

А во время обсуждения серьезные мужи подлаживаются под мнение Горбачева. Михаил Сергеевич подает реплики, саркастически высказывается о тех, кто видит хоть толику разумного в статье. Я иногда думал: как могло случиться, что эти люди позволяют генсеку обвинять их в неверности избранному курсу, унижать достоинство. Каждый волен иметь свое видение, свою точку зрения, и никакой крик и посвист словесной нагайки, казалось бы, не должен изменить их точку зрения.

Мне нередко приходилось читать в печати, слышать от западных политических деятелей об обаятельности Горбачева, его хороших манерах, высокой культуре. И могу подтвердить, что он умел производить впечатление, когда того хотел. Но я и многие другие знали и иные стороны его характера, привычки: он бывал груб, мог обидеть и унизить собеседника.

…Целый день продолжалось объяснение и выяснение позиций членов Политбюро. Под конец люди уже просто клялись в верности генсеку, забыв о том, что собрались ради обсуждения статьи. Позже сцены с использованием таких методов стали повторяться все чаще и чаще. Они велись по итогам пленумов, когда там возникали заварушки, обсуждались события в стране, в некоторых республиках. Скоро на заседаниях Политбюро все чаще звучали клятвенные заверения в верности, и я вспомнил нечто подобное — уже заставляли Разумовского, Яковлева и меня присягать на верность не идеям и принципам, не народу и стране, а личности руководителя. И чем больше общественное мнение восставало против бездействия М. С. Горбачева, его ошибочных решений, тем настойчивее он требовал поклонения. Нередко при обсуждении вопросов Горбачев покрикивал, видя, что его кто-то не очень слушает. Резко обрывал участника заседания, говорил, что удалит из зала; чаще всего это относилось к А. И. Лукьянову. Все делали вид, что не слышали бестактности по отношению к товарищам, которая еще недавно в принципе была невозможна.

Как-то не было случая задуматься: почему впал в немилость Рыжков, не выдержавший физических перегрузок, а главное, морального третирования, охлаждения и почти разрыва отношений с Горбачевым. В результате — тяжелый инфаркт. До этого на Политбюро Горбачев необузданно разнес в пух и прах Г. А. Алиева, после чего тот с тяжелым инфарктом попал в больницу и года два не мог прийти в себя. Конечно, критиковать Алиева было за что, но почему его столь беспардонно порочили на заседании, где вообще-то должен быть дух товарищества и уважительной критики. Его отправили на пенсию, на Пленуме ЦК М. С. Горбачев тепло отозвался о нем и его работе, но при публикации стенограммы эти слова выбросил.

Вынужден был уйти со своего поста и Рыжков, ушел под благовидным предлогом «по болезни». Но и сама болезнь, и причины ее закладывались постепенно. Я хорошо помню добрые, как мне казалось, товарищеские отношения Горбачева и Рыжкова. Именно Горбачев, по его уверениям, сначала уговорил Андропова избрать Рыжкова секретарем ЦК, а затем рекомендовал его на должность Председателя Совета Министров СССР. Николай Иванович Рыжков всегда поддерживал Горбачева, помогал ему, работал по 14–16 часов в сутки. Но время было действительно трудное. Система, созданная для других условий жизни, не могла быстро перестроиться и действовать по новым правилам. Невыполнение одного постановления Совмина тянуло за собой цепь срывов, снижало эффективность всей работы. А это вело к критике правительства, особенно болезненной для Президиума Совета Министров СССР и Рыжкова лично.

Совмин СССР подготовил ряд крупных постановлений по реформированию экономики. Николай Иванович лично прилагал много сил для их выполнения. Но помощь ему оказывали недостаточную, отовсюду звучали слова критики. Это, конечно, нервировало премьера. На заседаниях он все чаще присоединялся к голосам тех, кто считал, что неквалифицированные нападки на действия правительства со стороны печати только ухудшают дело. Выступал Рыжков и против складывающейся самоедской линии в области идеологии, но это оборачивалось для него только новыми неприятностями.

Он не раз говорил на Политбюро:

— Объясните мне, пожалуйста, почему правительство критикуется, причем безграмотно и расхлыстанно, как на базаре, а подготовленные ответные статьи, объясняющие истину, в печати так и не появляются? Какая же это гласность?

Но Николай Иванович напрасно выступал с такими речами, ибо после них, как он однажды признался, критиков становилось все больше. Вскоре, чтобы найти возможность выступать в печати министрам, другим хозяйственным руководителям, он предложил создать еженедельник «Правительственный вестник». Но кто мог читать эту малоизвестную, малотиражную газету, особенно в первые месяцы ее существования?