Изменения в отношениях Рыжкова и Горбачева начали заметнее проявляться после поездки Николая Ивановича в Армению, где произошло сильное землетрясение. Рыжков вдруг раскрылся для многих с другой, новой стороны. Он активно работал по ликвидации последствий землетрясения и эффективно решал вопросы, хорошо выступил несколько раз по телевидению. После поездки в Армению рейтинг Рыжкова возрос, и это болезненно укололо Горбачева, чей авторитет уже в ту пору катился «под гору».

— А Николай-то у нас популист, — сказал тогда М. С. Горбачев, — в политику углубляется, а ему нужно делом заниматься, лучше решать хозяйственные вопросы.

Горбачев со времени знакомства звал Н. И. Рыжкова Микола или Николай. Обращался он, как я говорил, ко всем на «ты», даже к незнакомым людям. И только Громыко побаивался и никогда не переходил на фамильярность.

Возможно, самостоятельность в действиях Николая Ивановича углубила трещину в отношениях между генсеком и премьером, хотя были и другие причины. Уже тогда Рыжков требовал более решительных действий по наведению порядка в стране, повышению дисциплины. Со временем это стало болезненно восприниматься, и Горбачев с неприязнью видел в Рыжкове и некоторых других членах Политбюро своих личных соперников и противников и не упускал возможности их покритиковать. Рыжков, как я говорил, скоро тяжело заболел и был отправлен на пенсию. Так закончились отношения еще с одним из соратников, который помогал подниматься Горбачеву наверх.

Первое время все предложения и выступления М. С. Горбачева на заседаниях Политбюро активно поддерживал А. А. Громыко. Он, как комиссар в момент атаки, первый поднимался из окопа и защищал даже то, в чем не очень разбирался или не знал достаточно глубоко. Но прошло время, и Андрей Андреевич стал все больше помалкивать. Ему вообще было трудно работать в этом возрасте, особенно при таком генсеке. Председатель Президиума Верховного Совета должен был заниматься и международными делами, которые знал блестяще. В этом ему отказали с первых дней, и он фактически был изолирован от принятия решений по внешней политике. Во всяком случае, Громыко не знал о многих деталях встреч и бесед Горбачева с руководителями других стран. Записи бесед этих встреч направлялись генсеком членам Политбюро все реже и реже. Многие переговоры, соглашения остались тайной для руководства страны, включая руководителя кабинета министров и многих других. Это относится к Министерству обороны, КГБ, внешнеэкономическим службам. Не знали в полном объеме о внешнеполитической деятельности генсека-президента члены Политбюро, Совета Безопасности, руководители союзных республик. Где оседали эти записи, я сказать не могу. Во всяком случае, ко мне они часто не попадали.

А. А. Громыко быстро сдавал. Он старел на глазах. Я смотрел на него и видел уставший взгляд, болезненное состояние. Казалось, он смотрит на все происходящее с болью и тоской, его мучает причастность к трагедии, разворачивающейся в стране. На заседаниях Политбюро он, как я говорил, выступал все реже и все больше говорил о трудностях в жизни людей, часто обращался к воспоминаниям. М. С. Горбачев посматривал на членов Политбюро, подмигивал им, желая сказать: вот с кем приходится работать. Я говорил, что Михаил Сергеевич поначалу убеждал всех, что не повторит ошибок Брежнева и некоторых других, занимавших два поста, тем не менее форсировал уход А. А. Громыко и скоро встал во главе Верховного Совета СССР. Я давно понял, что, если начальство говорит «нет», значит, это надо понимать как «возможно», а то и просто как «да». В общем он был хозяином своего слова — мог давать его и мог забирать.

Повестки заседаний Политбюро последних месяцев существенно изменились. Важные, принципиального характера вопросы все реже выносились на обсуждение членов политического руководства. Возросла нервозность рассмотрения многих проблем, чувствовалась раздраженность выступающих, а иногда и апатия. Ко мне участились звонки и обращения прояснить, какая существует процедура оформления пенсий, могут ли сохранить прежнее медицинское обслуживание, какова будет пенсия. В прошлом пенсия членам Политбюро составляла 400–500 рублей, сохранялось медицинское обслуживание, предоставлялась дача, вызов машины. Но уже в ту пору все это было подвижно й неустойчиво, поэтому определенно я мог сказать немного. Тем более что все блага в конечном итоге зависели от расположения к человеку Горбачева.

На заседаниях разгорались дискуссии, возникали противоречия в оценках событий. Высказывания Е. К. Лигачева все чаще шли вразрез линии, проповедуемой генсеком. Но это относилось не ко всем вопросам. В чем были они едины, так это в необходимости осуществлять перестройку. Впрочем, необходимость перемен признавалась всеми. Разногласия касались главным образом сроков перемен, непонимания многими линии Горбачева на ущемление армии, военно-промышленного комплекса, партийных структур. А главное — непонятная непоследовательность в словах и действиях, частые отступления от согласованной линии генсека, заигрывания его то с левыми, то с правыми. Все это вызывало критические замечания со стороны ряда членов Политбюро или их молчаливое неприятие каких-то решений.

Энергично отстаивал свою точку зрения Е. К. Лигачев. О том, что он не во всем согласен с генсеком, в ЦК и партии знали или догадывались. Многие старались поддержать Егора Кузьмича в его действиях. Генсек чувствовал, что появляется лидер, способный объединить часть сил в партии и повести их за собой. Этого допустить М. С. Горбачев, разумеется, не хотел. Скоро Е. К. Лигачев стал объектом очень серьезной критики в средствах массовой информации, более того, его безосновательно обвинили во взяточничестве. Факт для деятеля такого уровня беспрецедентный: он требовал незамедлительного прояснения и быстрой реакции. Но М. С. Горбачев не пожелал открыто заступиться за своего ближайшего соратника. Мне он, правда, как-то сказал:

— Не думаю, чтобы Егор брал взятки. Не вяжется это как-то с его характером. Он многое мог сделать, но только не это…

Однако публично эти наветы М. С. Горбачев так и не дезавуировал, и Е. К. Лигачеву была предоставлена возможность испить до дна чашу незаслуженного позора, самому выбираться из грязи, прежде чем жизнь расставила все на свои места. Как политический лидер, он больше не был страшен генсеку, и М. С. Горбачев начал сужать поле его деятельности. Если прежде Е. К. Лигачев в отсутствие генсека председательствовал на заседаниях Политбюро ЦК, то теперь такая возможность существенно уменьшилась. Заседания в дни отпуска Горбачева проводились нерегулярно, из проектов повестки, которые он требовал присылать на юг, им вымарывались все серьезные вопросы. Скоро Е. К. Лигачев не мог в прежнем объеме проводить и заседания Секретариата ЦК. Генсек, бывало, говорил: