Шрифт:
Слушая рассказ, Сергей Георгиевич слегка покачивал головой. Странно, странно… Генерал Оой и эдакая покладистость! Что-то тут не так. Естественней выглядели бы раздражение японского генерала, даже гнев, угроза. Но нет — улыбочки… Сомнений не оставалось — японцы что-то замышляют и по своему обыкновению ловчат, отводят подозрения.
— Сладко поет, — заметил Лазо и вспомнил недавно прочитанные шифровки от товарищей с «той стороны». Показное дружелюбие генерала его нисколько не обманывало. Самая обычная лукавость! — Нам следует помочь Медведеву еще в одном. Как только произойдет переворот, управа выступит с обращением к народу. По сути дела, это наша программа…
Достав листочек с карандашными записями, Сергей Георгиевич изложил самые важные, на его взгляд, требования: освобождение политических заключенных, ликвидация остатков колчаковской власти, восстановление политических и гражданских свобод, установление общественного контроля над торговлей и промышленностью, снабжение населения продовольствием, создание комиссии для нормирования заработной платы.
— А в конце обязательно вклеим о мерах к прекращению интервенции. Это самое важное, — сказал Лазо я с улыбкой обратился к Роману Цейтлину: — Медведев, конечно, заартачится, но тут уж вам его надо дожать.
— Легко сказать! — засмеялся Цейтлин. — Его уламываешь, жмешь, а он носится по кабинету, вскидывает руки и причитает: «Дожил, дожил! Гоняют, как мальчишку на побегушках. И кто?»
— Ссориться с японцами ему не с руки, — вставил Сибирцев. — Под их крылышком ему уютнее. Он же понимает, что мы с ним и часу не проживем.
— С первого же дня мы должны взять в свои руки Военный совет управы, — продолжал Лазо. — Точнее, не упускать. Самому Медведеву с японцами не сладить.
Сибирцев внимательно вгляделся в воспаленные глаза Лазо.
— Ты бы лег, отдохнул. Койка как раз свободна.
— Да нет, я ничего… Тут кое-что еще необходимо сделать. На «Печенге» у нас народ надежный? А на миноносце «Богатырь»? Оттуда надо взять людей, чтобы прикрыть Амурскую батарею… А кто у нас на Русском острове? Абрамов? Но он ведь, кажется, эсер? Гм, гм… Но вот что я сейчас подумал. На Русском острове сейчас егеря. Пусть без оружия, под арестом, но — наши же! Это важно.
— На Русский остров все равно пойдет кто-то другой, не ты! — веско заявил Сибирцев, сразу догадавшийся о том, что исподволь точит военного руководителя переворота.
На этот раз Лазо уклонился от спора.
— Ну, еще обсудим, посмотрим…
Лампа на столе замигала и пустила длинный язык копоти.
— Керосин кончается, — быстрее всех сообразил: Сибирцев. — Сейчас долью.
Бидончик с мятыми боками оказался пуст. Весь керосин сожгли. Сибирцев почесал бородку.
— Придется у хозяев попросить. Потом рассчитаемся.
Скоро он вернулся и с улыбкой обратился к Лазо.
— Не отдохнешь немного? Хозяйка тебя жалеет. «Здесь ему, говорит, не дадут, пускай у нас ложится. Я, говорит, ему уже постелила».
Снова заправляя лампу, Всеволод дал остыть стеклу и протер его тряпкой. Всем показалось, что комната озарялась, необычайно ярким светом: Лазо живо подвинул к себе кипу бумаг. До утра предстояло составить и разослать инструкции всем военным организациям: конкретные указания о том, кому какой дорогой двигаться к Владивостоку, где могут помешать японцы и как их обойти, чтобы к назначенному часу занять позиции.
В эти напряженные дни подготовки восстания, когда приходилось работать круглые сутки, вырывая случайные свободные часы для сна, в эти дни не чувствовалось усталости, работа захватывала, иногда даже просто было как-то неудобно отдохнуть, когда знаешь, что еще что-то нужно: сделать… Товарищи по квартире, у которых мы работали, удивлялись такой работоспособности и не раз говорили об этом. Они, простые обыватели, привыкшие в определенные часы ложиться и вставать, привыкшие к определенным часам работы, не испытавшие, наверное, того подъема тех сил, которые дает такая работа, подходили и ко мне и к другим с этой обывательской точки зрения…
Я не знаю, как лучше передать ощущение этих минут. Я бы сказал, где найден закон, который говорит, что человек должен спать восемь часов, который отрицает возможность сделать завтра в два раза больше, чем было сделано вчера. Но есть другой закон, много раз подтвержденный жизнью, о том, что в работе и борьбе крепнет и растет человек…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
К исходу ночи, когда пузырь лампы снова стал черным от сажи, в сенцах буйно затопали, счищая с ног налипший снег. Лазо поднял голову от бумаг. Сибирцев, прилегший было отдохнуть, тотчас сел и, часто мигая, пытался сообразить, кто бы это мог пожаловать. Неожиданность исключалась: вокруг на улице должны стоять рабочие я солдатские патрули. Топать так уверенно могли только свои.
Распахнув дверь и напустив морозного свежего воздуха, вошли несколько солдат. Усатые лица красны, нахлестаны ветром, в складках шинелей набит снег. Старший с нашивками фельдфебеля ободрал с усов сосульки и, выделив из всех поднявшегося за столом Лазо, кинул к папахе руку:
— По поручению гарнизона Русского острова…
Сдерживая изумление (и чувствуя такое же изумление своих товарищей), Лазо выслушал рапорт и рывком протянул через стол руку. Ему хотелось обнять этого застуженного усача. Фельдфебель смутился и неловко, обеими захолодевшими ладонями, пожал протянутую красным офицером руку. Все, кто находился в штабе, окружили солдат, заставили раздеться, усадили и принялись угощать их кипятком из чайника.
Солдаты вышли с Русского острова поздно вечером, в темноте, — подгоняло время. Всю ночь они шагали по льду залива.