— Что ж вы молчите, Василий Васильевич? Или вы в самом деле ходили только изучать меня? — почти крикнула Аглая Петровна, увидавшая, как загорается насмешливый огонек в глазах Невзгодина.

— Я очень тронут вашим чувством… Вы мне нравитесь, Аглая Петровна, к чему лукавить, но я не думал связывать свою судьбу…

— С судьбой капиталистки? — ядовито перебила она Невзгодина. — Пошутить… отчего же?.. Говорить лукавые, вызывающие речи и… простите… «я изучил»… и отойти, если не удастся легкая интрижка… «Поднесут — пью, не поднесут — не пью», так, кажется, говорил вам какой-то остяк, этики которого вы придерживаетесь?.. А что за дело до тех, кого вы смущали лукавыми речами… На тех наплевать…

Аглая Петровна говорила, почти задыхаясь от гнева и оскорбленного самолюбия.

И вдруг она смолкла. Бледная как полотно и прекрасная в своем гневе, она порывисто встала с дивана.

Встал и Невзгодин.

Она смерила его злыми глазами и в бешенстве крикнула:

— Вон… И никогда не показывайтесь на мои глаза…

Но, как только Невзгодин направился к дверям, Аносова бросилась к нему и, схватив за руку, прошептала:

— Простите… простите… Вы хороший… славный… Я люблю вас… Да хранит вас Христос!

Властным жестом приказала она Невзгодину нагнуться. Она трижды поцеловала его в губы, торжественно перекрестила его и сказала, говоря ему «ты»:

— Будь счастлив, родной, не поминай меня лихом!

В голосе ее слышны были рыдания.

— Вы не поминайте меня лихом! Прощайте, Аглая Петровна! — взволнованно проговорил Невзгодин, крепко пожимая ей руку.

— За тобой лиха нет… И ты прав: тебе пут не надо… Ты из орлиной породы… Спасибо за приязнь, за все спасибо, хороший мой!

Когда Невзгодин ушел, Аносова беспомощно опустилась на диван и горько-горько заплакала.

— Видно, и мне одинокой жить! — прошептала она.

На другой день она принялась за дела. Призванный зачем-то Артемий Захарыч обрадовался, увидав свою госпожу за счетами.

На следующее утро Невзгодину не работалось.

Он был еще под сильным впечатлением того, что так неожиданно произошло вчера, и хотя жалел Аносову, но сам испытывал радостное чувство человека, избавившегося от опасности.

В самом деле, он чуть было не увлекся и… расхлебывай потом кашу.

Вошел коридорный Петр и подал телеграмму:

— Должно, от сродственников, Василий Васильич.

— Никого у меня нет сродственников, Петр…

— И родителей нет?

— Давно умерли. Один, как перст.

Невзгодин развернул телеграмму и прочел:

«Приходите завтра в час завтракать на новоселье Никольский переулок дом Гнездова квартира 10. Где пропадаете Маргарита».

— Ай да молодец! Вырвалась на свободу. Не ожидал! — весело проговорил Невзгодин, бросая телеграмму на стол.

— Чего изволите? — откликнулся Петр.

— Я не вам. Как сегодня на дворе?

— Весной оказывает, Василий Васильич. Каплет.

— Весной? В самом деле, февраль на исходе.

— Скоро масленица.

— Скоро и я уеду.

— На новую квартиру?

— Из Москвы. Сперва в Петербург, а потом весну в Крым встречать, а дальше и сам не знаю…

— Вам все равно, где ни жить… Пиши себе знай.

— То-то и хорошо… Вот на днях получу деньги, и прощайте, Петр! — весело говорил Невзгодин, предвкушая, как истый бродяга, удовольствие путешествия.

— Одни поедете?

— А то с кем же?

Петр хихикнул.

— А с той барыней?

— С какой?

— Которая тогда к вам наведывалась… Такая фасонистая… Еще фрухты покупали…

— То моя жена.

— Же-на? — с меланхолическим изумлением протянул Петр. — Вы, значит, с супругой вроде как будто врозь?

— И совсем врозь! — засмеялся Невзгодин. — Что, не приходила она?

— То-то нет. Прикажете отказывать?

— Нет… зачем же.

Петр вышел и тотчас же вернулся.

— Легка на помине… Идут! — таинственно прошептал он и снова скрылся.

Через несколько секунд раздался троекратный стук в двери.

— Войдите!

— Я к вам на одну минуту, Невзгодин, — проговорила Марья Ивановна, пожимая мужу руку и брезгливо оглядывая комнату, — была около, поблизости, и зашла поздравить вас… Где тут сесть у вас?

— А вот сюда, Марья Ивановна! Стул чистый, — усмехнулся Невзгодин, подавая жене стул и оглядывая ее новую весеннюю жакетку… — А поздравить с чем пришли?