Я запомню тебя, ты себя сбереги

В равнодушие тем, кто плюет нам в сердца

Я тебя сохраню как последний патрон

Каскадерам любви не положен дублер

И запах, совсем другой, запах брезентовой палатки, запах Женьки, запах ее тела, доверчиво сжимающегося в Лекиных объятиях, соль ее слез на щеках, и горячий шепот:

– Я с тобой, мелкая. Я тебя никогда не оставлю.

И новый, 1998 год, вместе, только вдвоем, и любовь – такая, что сердце сжималось в судорогах счастья, и не хотелось шевелиться, настолько было хорошо и чудесно. И первая близость, такая трепетная, будто держишь в руках новорожденного котенка, и боишься случайным прикосновением навредить, испугать…

…Время года – зима, время года – терять

Ты уже потерял, но еще не остыл ко мне

Время года – зима, мы рискуем не встать

Мы рискуем растаять без сопротивления…

Она почувствовала, как Юрины губы касаются ее губ, и распахнула их навстречу его поцелую. Они были холодными и влажными, но это не имело никакого значения.

…Возвращаюсь домой

Начинаю курить

Сигаретной смолой

Выжигаю любовь

Начинаю цедить

Южные коньяки…

Кружилась голова, стучало сердце, и прошлое сливалось с настоящим, разбиваясь на осколки, круша и ломая все на своем пути.

…Время года – зима. Время года – не сметь…

Что-то пришло, накрыло с головой, и будто ластиком стерло все то, о чем Лека думала и мечтала.

Она вырвалась из Юриных объятий, отошла в сторону, и отвернулась. Все ее тело била дрожь.

– Это не я, – прошептала она тихо, – прости, но это не я.

– Что не ты? – Он подошел сзади, положил руки ей на плечи, но она вырвалась.

– Все это – не я. Я так не могу.

– Да чего ты не можешь?!

Она не ответила – бросилась в прихожую, схватила наугад пальто, ботинки и выскочила из квартиры. Босиком бежала по холодным ступенькам, молясь про себя – только бы он не стал догонять, только бы не стал! Почему-то объясняться с ним не было никакой возможности, никаких сил.

Только пробежав половину расстояния, отделявшего Юрин дом от корпуса детдома, Лека остановилась наконец, обулась и надела пальто. И было уже не понять, отчего бьет ее дрожь – то ли от внутреннего напряжения, то ли от холода.

…Каскадерам любви не положен дублер…

Ни одной мысли не осталось в голове, все ушло в дрожь. Она еле-еле добрела до корпуса, с трудом поднялась в свою комнату, и, не раздеваясь упала на кровать. И почти сразу услышала из коридора свист.

Встала, скинула пальто, и открыла дверь. Кивнула Игорю, и посторонилась. Сил разговаривать по-прежнему не было.

Они сели на пол, прислонившись спинами к горячей батарее, и молчали, не глядя друг на друга в темноте.

– У тебя есть тайны? – Спросил вдруг Игорь, когда Лека уже подумала, что обойдется без разговора. Не обошлось. И как это обычно бывает, тема разговора оказалась ровно той, которая волновала и Леку тоже.

– Есть, – кивнула она, по-прежнему глядя только впереди себя и не поворачиваясь к Игорю.

– И у меня есть. Но я боюсь, что если мою тайну узнают, они не захотят больше дружить со мной.

Лека вздохнула. Дрожь немного спала, но нервы все равно пошаливали, и, откровенно говоря, она понятия не имела, что сказать мальчику.

– И чего ты хочешь? – Спросила она.

– Понять, стоит ли им говорить.

Вот тебе и выбор, Елена Борисовна… Отвечай давай, чего замолчала? Расскажи ему о правде, о том, как важно оставаться собой. Расскажи, как по сути врешь всем этим людям уже несколько лет, ибо что есть умолчание правды, как не такая же ложь?

– Чем ты рискуешь, Гарик? – Спросила она.

– Если они узнают – они могут не захотеть больше дружить со мной. Объявят бойкот, и я останусь один.

– Тогда зачем им говорить?