«Вот она, дружба-то!.. Неужели не нашел ничего сказать?» — думал Коля, отпирая Волкову дверь. Он чувствовал себя глубоко обиженным таким поспешным уходом Толи.

Фрося в недоумении смотрела на закадычных друзей, всего несколько минут назад так оживленно разговаривавших.

«Что случилось, какая кошка пробежала между ними?»— недоумевала она, собираясь спросить об этом брата.

Но Коля, пресекая всякую попытку заговорить, хмуро взглянул на неё.

Поздно вечером, сидя над раскрытым учебником и с трудом вникая в то, что читает, Коля вдруг беспокойно оглянулся; вопрошающим взглядом из-под нависших бровей отец в упор, поверх очков, смотрел на него.

— Может, поговорим? — негромко спросил он и передвинулся со стулом к сыну. — Что ты все вздыхаешь? Задача, что ли, трудная попалась, не решишь никак?

Коля растерянно промолчал. Отец, очевидно, хитрил, говоря о задаче. Он или все знал уже (ведь в одном цехе работают), или догадывался о неприятностях сына,

— Не в задаче, папа, дело… А вот выговор я получил. Небось слыхал? — собравшись с силами, высказал Коля.

— Выговор? Какой, за что? — испуганно воскликнул отец. — Почему скрывал от меня?

— Выговор, строгий… За плохой прием станков от сменщика. Так записали. Однако я ничего от тебя не скрывал, думал, ты знаешь, — пробормотал Коля,

Пожалуй, не было удара больнеё, чем наносил он этим своим проступком старому мастеру, гордому своей без пятнышка чистой славой рабочего человека. А Коля и не подумал об отце в эти дни, даже строгий выговор мало взволновал его: с кем не случается! Забыл, не задумался, как отнесется к такой «случайности» отец.

— Папа, даю тебе слово — это первый и последний! Ты меня знаешь…

Алексей Иванович сердито взглянул на сына и вдруг опустил глаза, увидев сгорбленную понуро фигуру Коли. Гнев и жалость боролись в его душе. Он сделал над собой усилие, чтобы не накричать на сына, представив на минуту, что уже пришлось пережить Николаю.

— Матери-то не говорил про выговор? — спросил Алексей Иванович, приподнимая за подбородок лицо, сына. — Не говори, не тревожь её…

— Нет, папа, не говорил, — отвечал Николай, тронутый его непривычной лаской. — Нескладно тут получилось у меня, — добавил он, расхрабрясь было обо веёт рассказать отцу, в том числе и о Тамаре Комовой.

Но отец, словно устыдившись своей скупой ласки, не дослушав сына, посмотрел на часы и отослал его спать.

— Разболтался я с тобой, — ворчливо заметил он.

«Нет, с нашим отцом по душам не поговоришь, да еще на такую тему, — не одобряя и не осуждая отца, думал Коля. — Таков уж он человек».

На следующий день, в выходной, несколько колеблясь, удобно ли это, Коля пошел на квартиру к парторгу. Разговор предстоял не служебный и не совсем обычный, так что, поразмыслив, Коля решил, что можно.

— Снимай пальто и проходи, — сказал Никита Степанович поздоровавшись с Субботиным так приветливо и просто, словно эта встреча была давно обусловлена я он ждал его.

Коля на мгновение даже смешался.

— Я сейчас, — извинился Никита Степанович, введя Николая в комнату, которая служила хозяину и спальней и кабинетом. Здесь была односпальная кровать под ватным одеялом, полка с книгами и большой письменный стол с разложенными на нем раскрытыми томиками Ленина. Никита Степанович должно быть работал сегодня. Приглушенные голоса доносились сюда из соседней комнаты. Коля огляделся и увидел напротив в зеркале свое худое веснушчатое лицо с оттопыренными ушами. До чего же некрасив! Впору было встать и, не попрощавшись, ничего не объяснив, уйти от Лукьянова: с такой внешностью невозможно даже говорить о любви.

— Садись, садись, — сказал, входя, Никита Степанович, сам усаживаясь в кресле. — Вовремя пришел. Я на той неделе еще после собрания намеревался поговорить с тобой. Да садись, и так под потолок вытянулся!

Коля в нерешительности сел.

— Говорите, я слушаю, Никита Степанович…

— Э, нет, так не пойдет! Ведь ты шел за чем-то, рассказывай, — улыбнулся Лукьянов, подвигая папиросы к гостю. — Не куришь разве?

— Курю, когда расстроен.

— Ну, так бери. Ко времени… — добавил он, взглянув на взволнованное Колино лицо.

С минуту они молча курили, будто два товарища. Никита Степанович откровенно, не скрывая, рассматривал Колю, догадываясь, с каким разговором он пришел к нему. Парторгу была понятна его юношеская взволнованность— вся наружу, — его смущение перед ним. Глядя на Колю, на его высокий, чистый лоб, на слегка запавшие, сейчас усталые глаза, смотревшие чуть строго, суховато, но прямо и открыто, Лукьянов вспоминал свои встречи с ним в цехе, разговоры, его редкие, но всегда очень дельные и всегда кстати выступления на комсомольских собраниях. Несомненно, это самобытный, думающий, хотя еще и не выросший, не сформировавшийся человек. Никита Степанович не мог по человеческой слабости не питать к нему симпатии.