— Хрен вам!

Заметив копошившихся у ворот индейцев, уже вытянувших первый запор, Орлов тут же начал стрелять. Трех пуль хватило, и два трупа застыли на земле, так и не вытянув второй, последний засов.

Судя по яростным крикам, за воротами собралась немаленькая толпа желающих пограбить русское поселение. А еще Григорий заметил свисающие с частокола веревки — к бабке не ходи, по ним тихой сапой и проникли в острог колоши.

Вот только без шума у них не обошлось — и Григорий мысленно возблагодарил свой жесткий топчан и жаркое Машкино тело, не давшее ему сегодня заснуть. А так бы и не проснулся…

Кагул

Запах войны кружил Петру голову, его сердце настолько участило свое биение, что норовило вырваться из груди, проломив не только ребра, но и чешуйчатый панцирь из старинной дамасской стали. Такие ощущения нигде нельзя испытать, а только на войне!

Тлетворная вонь распоротых человеческих тел, вывалившиеся на землю, подернутые парком, дымящиеся потроха, острый, бьющий в ноздри запах пороха и крови, непередаваемая смесь ужаса, ярости и предсмертного пота — это война! Не дай Боже впитать ее в свою душу, она остается там навечно, постоянно приходя во снах и будоража мукой память…

Его берегли — за двести шагов до набегающих янычар колонна развернулась по фронту, преградив Петру дорогу вперед. Отработанный на учениях маневр — встретить врага огнем в упор. Лейб-гренадеры единственные в гвардии имели старые ружья в семь линий, но заряжены фузеи были не турбинками, а картечью, и потому первый залп был убийственным.

Десятки, если не добрую сотню набегавших янычар повалило на землю. Следом выстрелила вторая шеренга, затем третья и вскоре последняя. Стоило чуть рассеяться пороховому дыму, как стал виден высокий бруствер из человеческих тел, через который остервенело пробивалась вторая волна турок, более густая, чем первая.

Над их головами уже кувыркались на длинных ручках смертоносные гостинцы — почти все гренадеры метали гранаты на сотню шагов, и сейчас это умение сильно пригодилось.

— Алла!

— Ил…

Десятки взрывов в единый миг не только заглушили яростные крики османов, но и перевели их в рев и громкие стоны. Янычары словно колыхнулись, будто вода в тазике, в который бросили кирпич. Крути пошли в разные стороны — то падали раненые и убитые.

Уцелевших гренадеры приняли на штыки — убивали молча, без ярости, деловито. Немецкую обстоятельность восприняли и русские — даже матов слышно не было, только животные крики убиваемых турок. Строй хорошо натасканных солдат крайне серьезная преграда — против него переть толпой, пусть и распаленных яростью фанатиков, глупо. Кроме потерь, ни к чему хорошему такая атака не приведет.

Третью волну нападавших также встретили гранатами, да одна шеренга дала залп в упор — гренадеры успели перезарядить ружья. Яростные крики вскоре прервались, в ход пошли русские штыки.

Петр метался за широкими спинами солдат, но пролезть вперед и принять участие в схватке не мог. Гренадеры его просто не пускали, а когда он становился назойливым, то невежливо отпихивали, причем, к обиде великой, теми частями тела, что были пониже спины. Да оно и понятно, руки ведь были ружьями заняты!

— Алла!

— Иль-Алла!!!

Четвертая атака противника оказалась самой мощной — картечь и гранаты их отряды-орты остановить не смогли. Драка пошла настолько серьезная, что хриплый русский мат заглушил возгласы и бешеный визг турок. Напор был настолько силен, что шеренги второй роты турки прорвали, и Петр сразу понял, что теперь и ему предстоит помахать дедовским подарком:

— Вперед, ребята!

Выхватив шпагу, он кинулся к месту прорыва — там уже копошилась дюжина янычар, их количество увеличивалось прямо на глазах. Минута промедления, и все — гренадер разорвут, и они не выполнят своей задачи быть наковальней, пока четыре пехотные колонны третьей бригады не нанесут фланговый удар и не взрежут османское воинство.

Турок с оскаленными кривыми зубами и окровавленным лицом взмахнул ятаганом, но Петр чуть качнулся в сторону и в ответ уколол его клинком в грудь. Хорошо попал, точно в сердце — турок изумленно выпучил глаза. И тут же дернуло бочину, пришлось изгибаться угрем. Панцирь, конечно, хороший, но без нужды подставлять его под острый ятаган Петр не хотел.

Напавший был тут же располосован двумя саблями — конвойные казаки бросились на защиту озверелыми псами. И закрутилось, завертелось перед глазами — синие чекмени время от времени сменялись пестрыми тюрбанами, и тогда Петр тыкал шпагой, пока что-то царапало лоб, кололо руку, щипало бедро.

Неожиданно перед глазами встала зеленая стена. И, уткнувшись лицом в мягкое, он подумал:

«Трава? Я падаю? Неужто убили? Но почему тогда нет боли?»

Петербург

Екатерина с улыбкой прислушивалась к певучим звукам греческой речи. Миловидная женщина, няня его императорского высочества Константина Петровича, качала царственного ребенка на руках, что-то ему тихонько напевая. Слова были для нее, немки, непонятны, но приятны. Да и грудному сыну они очень нравились — тот переставал плакать и засыпал.