Расставался он с нами в удивительно приподнятом состоянии духа. Можно было подумать, что это нам нужна его поддержка, а не наоборот.

— Держись, Вилли. И ни о чем не беспокойся… Будет и на нашей улице праздник.

— Конечно, будет. До свидания, Отто. Удачи тебе.

— До свидания.

Мы стояли у окна в моей комнате и смотрели, как он уходит. Фройляйн Шрёдер принялась шмыгать носом:

— Бедный мальчик… Как вы думаете, герр Брэдшоу, есть у него шанс? Я ведь теперь всю ночь не усну, честное слово, он у меня просто из головы не идет. Как будто он мне сын родной.

Отто обернулся один раз, беспечно махнул рукой и улыбнулся. Потом сунул руки в карманы, втянул голову в плечи и быстро пошел прочь тяжелой, пружинистой походкой боксера вдоль по длинной темной улице, через ярко освещенную площадь, чтобы затеряться среди бесцельно фланирующих полчищ врагов.

Больше я не видел его и ни разу о нем не слышал.

Три недели спустя я вернулся в Англию.

Я прожил в Лондоне около месяца, потом ко мне заглянула Хелен Пратт. Она вернулась из Берлина за день до этого, на вершине успеха: опубликовав целую серию язвительных статей, она добилась того, что продажа ее газеты по всей Германии была запрещена. Ей уже предложили куда более выгодную работу в Америке. И через две недели она отправится морем покорять Нью-Йорк.

Жизненная энергия, успех и свежие новости били из нее ключом. Нацистская революция положительно пошла ей на пользу. Если послушать ее, можно было подумать, что она по меньшей мере два месяца пряталась в рабочем столе у доктора Геббельса или у Гитлера под кроватью. Каждый приватный разговор, каждый скандал были ведомы ей во всех подробностях. Она знала, что Шахт [60] сказал Норману, что фон Папен сказал Мейсснеру, [61] что в ближайшем будущем Шляйхер, вероятнее всего, скажет кронпринцу. Она знала сумму чеков Тиссена. [62] Она была полна наиновейшими историями о Реме, о Хайнсе, о Геринге и его мундирах. «Бог ты мой, Билл, какая же все это афера!» Говорила она несколько часов кряду.

Утомившись наконец от злодеяний великих мира сего, она перешла к более мелкой сошке:

— Ты, наверное, все уже слышал о деле Прегница, а?

— Нет. Ни единого слова.

— Господи, да ты совсем отстал от жизни! — представилась возможность рассказать еще одну историю, и Хелен просияла. — Это же случилось где-то через неделю после того, как ты уехал, не больше. В газетах, конечно, язык держали за зубами. Но у меня есть приятель в «Нью-Йорк геральд», он-то мне и выложил все самое вкусненькое.

Однако в данном случае самое вкусненькое оказалось все-таки не у Хелен. Она, естественно, не могла многого знать о Ван Хорне. Меня так и подмывало достроить недостающие в ее сюжете звенья или, по крайней мере, дать ей понять, что я о таковых знаю. И слава богу, что я все-таки этому искушению не поддался. Новости ей можно было доверять примерно столько же, сколько кошке блюдце с молоком. А находчивый коллега Хелен и впрямь поразил меня тем, сколько он всего умудрился накопать на свой собственный страх и риск.

Полиция, судя по всему, держала Куно под наблюдением со времен его визита в Швейцарию. Терпение у них было и в самом деле потрясающее, поскольку в течение трех месяцев он не делал ровным счетом ничего, что могло бы навести их хоть на какие-то подозрения. Затем, совершенно внезапно, в начале апреля, он связался с Парижем. И сообщил, что готов заново обдумать то дело, которое они уже обсуждали. Его первое письмо было кратким и старательно уклончивым по смыслу; неделю спустя, под давлением Ван Хорна, он написал еще одно, куда более длинное, где подробно и четко объяснил, что именно он собирается продать. Он написал его шифром и отправил со специальным курьером, приняв все необходимые меры предосторожности. Через несколько часов полиция расшифровала письмо до последнего слова.

В тот же день они пришли к нему на квартиру, чтобы его арестовать. Куно не было дома, он выехал попить с приятелем чаю. Его слуге как раз хватило времени, чтобы передать ему по телефону условный сигнал, прежде чем сыщики вломились в дом. Куно, должно быть, совсем потерял голову. Он сделал худшее, что только можно было придумать: взял такси и поехал на вокзал Цоо. Тамошние агенты в штатском сразу же его опознали. Им еще утром дали на него ориентировку, а уж чтобы спутать с кем-нибудь Куно, нужно было очень постараться. Они поступили довольно жестоко, позволив ему купить билет на ближайший поезд; поезд оказался до Франкфурта-на-Одере. Он стал подниматься по лестнице на платформу, и тут двое детективов пошли к нему сверху, чтобы его арестовать; он, однако, был к этому готов и метнулся обратно, вниз. Все выходы, естественно, были перекрыты. Преследователи потеряли Куно в толпе; потом снова заметили, когда он пробежал через вращающиеся двери в общественный туалет. Пока они прокладывали себе дорогу через толпу, он уже успел запереться в одной из кабинок. («В газетах, — с издевкой сказала Хелен, — ее превратили в телефонную будку».) Детективы велели ему выходить. Он не ответил. В конце концов им пришлось очистить заведение от посетителей, а потом они приготовились взломать дверь. И в этот момент Куно выстрелил в себя.

— Он даже и этого не сумел сделать по-человечески, — добавила Хелен. — Промахнулся. Едва не вышиб себе глаз; кровь из него хлестала, как из свиньи. Им пришлось везти его в госпиталь и уже там окончательно его прикончить.

— Вот бедолага.

Хелен глянула на меня с интересом:

— А ябы сказала, что туда ему и дорога.

— Видишь ли, — признался я ей извиняющимся тоном, — я был с ним знаком, не то чтобы очень уж близко…