Я млела от восторга: редкость необычайная – проявленный гном! Их десяток на все земли. И вот – довелось повидать.

Он оказался не по размерам тяжек, тяжче каменного тролля, и растроганно икнул, прислоненный на узкой полоске травы к бархатному мху специально обросших для таких случаев камней крепостной стены.

Я поторопилась отойти подальше: сивушный запах действовал на меня так, как на младенца штоф зелья лабораторной выгонки – отравляюще в усмерть. Шкодники знахари частенько подсовывали мне в букеты пробку от означенного штофа, и с час потом наслаждались внезапным фонтаном моих одухотворенных поэм. Они крались за бормочущей пиитессой по пятам, втихаря за моей спиной записывали великие строфы и толкали на базаре, как безотказное средство от бессонницы. Я бы простила их, если бы мне доставался хотя б грош выручки.

– Уффф-хо-хо! – блаженно протянул глухой баритон и остановил меня, уже ступившую на путь возвращения в родные пенаты. – Возвернись, Радона дева!

– Какое совпадение! – отметила я, возвращаясь туда, откуда уже начала возвращаться. – Я как раз возвращалась.

– У-у-фф… Имя мое – Ол'олин, – представилось существо с морщинистым, как утес, обликом, выудило из-за пазухи необъятную фляжку, сглотнуло явно половину содержимого, смачно сбулькнувшую в гигантском глотке. – За знакомство!

Жидкость была наверняка живой водой: глаза гнома тут же заблестели и синхронно посмотрели оба в нужную сторону, то есть один глаз туда же, куда другой. Даже тяжелый винный дух заметно ослаб. Даже складки горы слегка разгладились. Гном крякнул, подпрыгнул как оживший мячик, потопал сапожками явно кироновой работы, проверил, на месте ли руки-ноги-ухо-горло-нос и язык:

– За дело, юная дева! Хотя я, вышепоименованный Ол'олин, настоящее дело минувшей ночью и проспал, как и все сегодняшнее бурное утро. Но не по моей вине, а сраженный наповал в неравной схватке с заглотившим меня с потрохами треклятым Змием – сущим врагом человечества и прочих разумных существ, с которым стойко борюсь ежедневно, и неизменно побеждаю, а вероломный тать всегда крадет победу на утро. Потому остались на мою геройскую долю не дела, а так, суетные делишки, но и они требуют к себе нашего драгоценнейшего внимания как назойливые блохи. Ответствуй, дева, на вопрошание мое: кто смел тебя сглазить злой волей?

Его короткий толстый палец указывал на обожженную щеку. Допрашиваемая смолчала.

– Молчи себе, дева Радона! – смилостивился человечек. – Я сам с ним поговорю с глазу на глаз. Еще кто кого пересмотрит! Этот пострел сначала посмотрит, а потом только подумает. Вместо того, чтобы сначала подумать, на что ему смотреть! Это хорошо еще, вовремя опомнился, негодник! Мог бы и главу безвинную в единый миг счиркнуть. Уж, поверь, я этого глазастого знаю как облупленного! Сия десница к нему еще бесштанному самолично не раз прикладывалась! И еще приложится, ежели не осторожится гневить! И длань сия порукой будет слову.

Победитель Змия предъявил моему уважительному огляду крепкую. сероватую, массивную как булыжник, шершавую ладонище. И привиделся мне в ней крохотный, в длинной кружевной рубашонке карапуз, косолапо споткнувшийся о булыжник и шлепнувшийся с маху на твердыню этой хладнокаменной длани. Захотелось отереть страдальцу брызнувшие слезки, которые он уже размазывал грязным кулачком по пухлым щечкам, погладить опушенную каштаново кудрявую головку. Ой, как все это трогательно… бр-р, как сентиментально!

– Узрела? То-то же! – горные складки раздвинулись и сложились в улыбку, гном лукаво поблескивал на меня слюдяными глазками. – Оттаять тебе надобно, неразумная дева! Не нежеланная ты дщерь. Наоборот. Хранимая заботливо. («Угу, в рундуке с молью и лавандой от моли!») Не тешь себя обидой. Знай, востроглазый наш провидит дальше, чем ты способна ныне. Еще беспомощнее стал, поскольку уразумел сию беспомощность и немощность свою пред неизбежным. Да вознамерился и неизбежного избегнуть. Хвала ему за то! Да оттого и попридержал тебя в сторонке как каменья. Иначе-то не может. Не обойти необходимость. А ты должна помочь, дева Радона. Простить сначала, а потом помочь. Уразумела? Вот за то – и возопью я братину сию хмельного меда: за разуменье!

Ох, мудрено! Поди – пойми вокруг-да-окольную вязь! Почувствовав себя на приеме у оракула, я осознала, каково клиентам пифий – тяжко. А оракул меж тем пошебуршал за пазухой, да плеснул в горло добрым водопадом из неиссякаемой фляги.

– Не совсем уразумела. Чтоб совсем уж помочь, чтоб совсем уж не путаться под ногами – я должна совсем уж исчезнуть!

– Во! – воздел палец в небеса повеселевший увлажненный гном. – Истину глаголешь, дева, сама не ведая того, что изрекла! Хо-хо! Должна исчезнуть! Теперь забудь реченное! Но вспомни, когда к тебе утрата возвратится, когда пройдешь сквозь глыбу как сквозь воду, и когда … твой склеп из камня содрогнется покаяньем! И длань сия порукой будет слову.

Я воззрилась на широкую сероватую ладонищу с навязчивым ощущением, что меня только что одурачили. Пока я тупо разглядывала массивную как булыжник лапу, что-то стремительно исчезало из сознания и я даже за хвост не успела поймать юркнувшие мысли. По случаю, а больше с досады на неотвязное ощущение, я, как заправская гадалка, попыталась «пролистать» странного человечка: что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится…

Как оно и подозревалось, ничего у меня не вышло: ни тебе прошлого, ни тебе будущего, ни собственно настоящего, в точности как у фантома Альерга, которого я тоже как-то пытала, сочтя не распространяющимся на Привратника данное мастеру обещание не смотреть на него во веки веков. Мне стало не по себе, и я снова попыталась, уже посерьезнее, взяться за гномью действительность… Нет, не гном это. Похож, но…