Ромарио выплюнул изо рта бумагу, вбил два гвоздя в стойку и повесил на них два пистолета. В следующий раз он покажет, как подобает действовать солидному хозяину в таких случаях. Но рэкетиры явились не вечером, как ожидал Ромарио, а утром, когда он был далеко от стойки. Он находился в кухне, вымачивая мясо в маринаде из масла и специй, как вдруг явились они — снова с улыбочкой и снова с листком, на котором было написано: «Время ежемесячных выплат пошло. Благодарим за понимание во имя благородного дела».

Ромарио, стоя с опущенными в маринад руками под дулом направленного на него пистолета, хотел было сказать, что у него нет шести тысяч марок, и сколько, по их мнению, приносит такой маленький ресторанчик в месяц, и ему тогда надо его прикрыть, но не успел. Парни заломили ему руки за спину, приковали к батарее и щипцами отрубили большой палец. Уборщица обнаружила Ромарио лежащим без сознания в луже крови. Отрубленный палец валялся на стойке рядом с запиской: «До воскресенья».

Сегодня как раз и было воскресенье. Перебинтованная рука Ромарио белела на фоне обитой деревянными панелями стены. В больнице ему пришили палец, но приживется ли он и сгодится ли для работы, врач не сказал. Ромарио заявил в больнице, что отрубил палец сам, когда шинковал лук. Его объяснение, хотя и было воспринято скептически, позволило больнице не заявлять об этом случае в полицию. Ромарио все время поглядывал в сторону шкафа, словно желая удостовериться, что мы еще там, а не смылись через какую-нибудь потайную дыру. Чтобы его успокоить, я каждый раз постукивал «береттой» по дверце. Что и говорить, с пальцем они переборщили. Слов нет, мне было жаль Ромарио.

В шкафу снова послышалось шипение отрыжки.

— Слибульский, ты козел!

— Не будь кисейной барышней!

Я вздохнул. Будь я кисейной барышней, то арендовал бы еще один шкаф, чтобы не дышать с ним одним воздухом.

— Слушай, если тебя раздражают такие пустяки, значит, у тебя давно не было бабы.

— Эх, Слибульский!

— Не говори мне вечно «эх, Слибульский», когда я начинаю…

— Тихо!

К входу подкатила машина. Выключили мотор, хлопнули дверцами. Послышались шаги на лестнице, потом шаги остановились, и раздался стук в дверь. Ромарио поднялся из-за барной стойки и направился к двери. Я снял пистолет с предохранителя. Слибульский принял позу, напоминавшую позицию перед стартом на стометровке, насколько, разумеется, позволяло пространство шкафа, и, готовый к прыжку, взял свою ржавую пушку на изготовку. Через дырку, которую мы заранее просверлили в шкафу, я видел двух светловолосых молодых людей в кремовых льняных костюмах, молча вошедших в ресторан. Оба были с гладко выбритыми бледными лицами и с модными стрижками. На первый взгляд парни выглядели стопроцентными немцами с рекламных плакатов германского почтового ведомства, и то, что они не раскрывали рта, не могло ввести никого в заблуждение относительно их национальной принадлежности.

Один из них протянул Ромарио листок. Тот прочел и кивнул, чтобы они шли к стойке. В руках у парней сверкали черные блестящие автоматические пистолеты. Мы поначалу надеялись, что пистолеты у них будут в кобуре, так что у меня с напарником будет время дать Ромарио отойти от линии огня. Ромарио знал это.

— Хотите что-нибудь выпить? — услышал я его слегка дрожащий голос и заметил, как парни тряхнули головами. Один из них настойчиво указал на листок в руках Ромарио.

— Конечно, одну минуточку. Но хотелось бы все-таки узнать, насколько серьезны ваши намерения с этими ежемесячными выплатами?

Они кивнули.

— А если я… Вы понимаете, есть и другие группировки, которые… хм… просят отстегивать им деньги. Я хочу спросить, обеспечивает ли эта плата «крышу» с вашей стороны?

Они снова кивнули и, улыбаясь, вскинули пушки.

— Хорошо, а где мне искать вас в таком случае?

Один из них приставил пистолет к уху Ромарио, что, по-видимому, означало: у нас в городе все схвачено и нас не надо искать, мы придем сами, когда надо.

Откуда эти типы? Я знал немецких рэкетиров, турецких, итальянских, албанских, русских, китайских. Немых я видел впервые.

— О’кей, — сказал Ромарио, — тогда давайте…

Слова «тогда давайте» были нашим паролем. Когда Ромарио одним прыжком бросился на пол за стойкой бара и метнулся к кухне, мы со Слибульским распахнули дверь шкафа и заорали:

— Руки вверх, пушки на пол!

Но парни не выполнили ни первого, ни второго, и, если бы не бронежилеты, это была бы наша последняя весна. Они стреляли сразу. Я ощутил удары в грудь, бросился в сторону и выстрелил. Мы заранее договорились целиться в голову — не у нас одних могли быть бронежилеты. Одному я попал в подбородок. Кровь брызнула на его кремовый костюм. Он уронил ствол и обеими руками схватился за горло, словно хотел себя удушить, потом зашатался, откинулся назад и с грохотом рухнул на пол. Второму Слибульский снес лоб, и тот громко ударился о деревянную обшивку стены. Когда он еще падал, я сиганул за стойку и вырубил свет.

В темноте я крикнул:

— Ромарио!

— Я здесь, — раздалось из кухни.

— Слибульский?

— Твою мать!

Подойдя к окну, я взглянул, что делается на улице и в домах на противоположной стороне. Никого — ни пешеходов, ни света, все было спокойно. За моей спиной кто-то тихо хрипел.

Я зажег зажигалку, наклонившись над раненым бандитом, который все еще держался за свое горло. Между его пальцев текла кровь. Большие светлые глаза смотрели на меня непонимающе.

— Кто вас послал?

Он не ответил.

— Или я вызываю врача, или оставляю тебя подыхать. Имя шефа! Говори быстро!

Но парень меня уже не слышал. Голова его откинулась набок, он издавал последние хрипы. Зажигалка отбрасывала желтый свет на лицо убитого. Он был в гриме и пудре, поэтому выглядел таким бледным. Возле ушей и шеи кожа была темнее. Молодое, привлекательное лицо с длинными ресницами и полными губами. Я закрыл ему глаза, потушил зажигалку и уставился в черноту. Это был не первый труп, который я видел в своей жизни, но это был труп первого человека, которого я убил собственноручно.