– Быть может, поэзия есть болезнь человека, как жемчуг, собственно, болезненный нарост, которым страдает бедный слизняк? И если Тангейзера вскрыть, в нем обнаружим вот та-а-акую жемчужину?

Шрайдер посмотрел на кулак Битерольфа, сказал задумчиво:

– А что, за такую можно…

– Друзья еще будут, – согласился и Райнер, – а вот такая жемчужина еще вряд ли попадется…

– Я тоже так думаю, – сказал Битерольф. – Конечно, и Тангейзера жалко, но и хоронить с ним такое сокровище тоже глупо. Предлагаю достать из него сейчас…

– А вскрытый труп на сарацин свалим, – добавил Шрайдер. – Они ж звери, все знают!

Тангейзер спросил сердито:

– Откуда здесь сарацины?

– За тобой приехали, мстить, – сообщил Шрайбер. – Ты же явно там напакостил. Признавайся, на их святыни плюнул?.. Вот и приехали за твоей шкурой.

– Им шкуру, – сказал Битерольф деловито, – нам внутренности.

– Эй-эй, – сказал Тангейзер опасливо, – уберите лапы и лапищи! Чувствуется, что вы добрые христиане и песни у вас наверняка такие же воинственно мирные, как у всех германцев.

Ландграф посмеивался, слушая их взаимные колкости, обратился к Тангейзеру:

– Говорят, суеверия – это поэзия жизни. Это верно?

Тангейзер ответил обиженно:

– Я не суеверный! Я все-таки христианин.

– Но при христианстве мир обеднен? – спросил ландграф. – Раньше было такое раздолье с множеством богов в каждом племени… А все эти домовые, тролли, фейри, банши, феи… Я как вспомню детство, когда мне про них рассказывала бабушка…

Шрайбер сказал со вздохом:

– Но пришел Иисус и вымел все огненной метлой. Мир стал чище, строже и… скучнее, как говорит Тангейзер.

Тангейзер спросил с подозрением в голосе:

– Это когда я такое говорил? И вообще к чему ты клонишь?

– Что ты тайный язычник, – ответил Шрайбер победно. – Даже если сам в этом не признаешься даже себе. Мне кажется, поэт вообще не может быть добрым христианином. Вообще – христианином!..

Тангейзер оглянулся на Битерольфа и Эккарта, те скалят зубы, но слушают внимательно, только Вольфрам застенчиво улыбается, но молчит по своему обыкновению.

– Глупости! – сказал он.

– Да? – спросил Шрайдер.

– Конечно, глупости!

– Хорошо, – сказал Шрайдер с нажимом, – скажи, ты хоть одну христианскую песнь написал?

Тангейзер возмутился:

– Раз я христианин, они все христианские!

– Нет-нет, я имею в виду песни не про жратву и баб, а про что-нибудь небесное, про святую Деву Марию…

Битерольф вмешался с веселым гоготом:

– Нет-нет, про Деву Марию нельзя! Мы же знаем, что он напишет!

Остальные захохотали, Тангейзер сказал сердито:

– Я могу написать и на темы Библии! Просто к жопастым девкам рифмы подбираются быстрее. А если она еще с вот такими, то и музыка сама на струны просится… Да что объяснять, сами все знаете, но прикидываетесь овечками.

Они оживленно заговорили на животрепещущую тему, можно ли делать песни на библейские темы, а у него в голове мелькнуло злорадное: а не рассказать ли им мои сны? Говорят, нет большего бедствия за обеденным столом, чем гость, который норовит пересказать все свои сны.

По мнению мудрых, несбыточны сны, что приходят к больным, опечаленным, ожесточенным, влюбленным и пьяным, а так как он явно влюблен и уже ничего не может с собой поделать, то и его сны… просто сны, что со временем забудутся.

Сегодня он вышел на прогулку в сад и почти сразу увидел Елизавету, она уютно устроилась под огромным толстым дубом, сказочно красивым с его роскошно развернутыми толстыми ветвями, красиво изогнутыми.

Ее фрейлины опустились прямо на траву, подвернув под себя длинные подолы платьев, болтают себе, греясь на солнышке. Между ними и Елизаветой достаточное расстояние, чтобы не услышали, если разговаривать с нею вполголоса, а когда Тангейзер направился к ней, заранее снимая шляпу, они посмотрели на него хитрыми глазами и повернулись к Елизавете спинами.

Он приблизился, поклонился церемонно. Она с сияющей улыбкой подала ему руку, он с трепещущим сердцем прикоснулся губами к тыльной стороне ладони, жадно вдыхая ароматный запах ее кожи, задержал поцелуй, пока она со смехом не выдернула руку.

– Вы что, – спросила она с упреком, – укусить меня хотели?

– Укусить? – изумился он. – Съесть! Сожрать!

Она с милой улыбкой указала ему на место рядом с нею, он сел, трепеща от счастья.

Отсюда открывается прекрасный вид на замок, а внизу в глубокой тени притаился великолепный пруд с чистейшей водой, где со дна бьют родники.