Шрифт:
Священник покачал головой.
– Сын мой, я епископ, а не аббат, и ты это видишь. Я уполномочен выслушивать грешников, взвешивать их деяния и отпускать грехи…
Тангейзер покачал головой.
– Простите, святой отец, у нас в Германии грехи может отпускать и простой кюре и даже каноник, но если дело очень важное, то обращаемся к более высокопоставленному лицу…
Епископ взглянул с неприязнью, как только Тангейзер снова назвал имя своего рода, что всегда поддерживал германских императоров в их борьбе с папой.
– Сын мой, – произнес он очень сухо, пожевал губами и сказал уже резче: – Перед Господом все равны. С высоты небесного престола Господь не различает, кто простолюдин, а кто король, а уж фрайхерров тем более, их хоть пруд пруди…
– Как и епископов, – ответил Тангейзер, он старался сдерживаться, но епископ явно хамит, – Господь целый мир сотворил без помощи епископов, он может обойтись без них и в Риме.
– Сын мой, – произнес епископ холодно, лицо его превратилось в неподвижную маску, – ты кусаешь руку, из которой надеялся получить духовную пищу. Думаю, ты зря предпринял столь далекий путь… Тебя в соборе Святого Петра никто не примет, это я тебе обещаю.
Тангейзер ответил дерзко:
– Я мог бы предпринять и более далекое путешествие, когда находился в Иерусалиме рядом со своим господином Фридрихом, императором германским, завоевавшим для христианского мира Святой Город!.. Но паломничество понадобилось мне только сейчас, потому я и настаиваю, чтобы меня принял сам папа Урбан Четвертый.
Епископ произнес уже не просто холодным, а ледяным голосом:
– Аудиенция окончена. Можешь идти, сын мой. Если не пойдешь сам, тебя сейчас вышвырнут. И, поверь, отсюда вышвыривали здоровяков и покрупнее тебя.
Он вскинул руку и властно шевельнул пальцами, словно и не духовное лицо, а отправляющий в бой командир наемников. Из-за шторы мгновенно появились два гиганта, каждый на голову выше и втрое шире.
Тангейзер поднялся.
– Я ухожу. В самом деле, сарацинский мир нам ближе, чем папский престол.
Он повернулся и пошел к выходу, стараясь держать спину ровной, хотя тяжесть поражения пригнула ему плечи и с треском ломала хребет.
«Смирение, – стучало в голове раскаленными молоточками. – Церковь постоянно говорит о смирении, но разве рыцарство может быть смиренным?»
Глава 16
На другой день он долго разговаривал с расстроенным Эккартом, после чего собрался отправиться в обратный путь, однако в комнату вбежал слуга, начал расспрашивать всех суетливо.
Тангейзер видел, как паломники начали тыкать в его сторону пальцами.
Тот примчался, отвесил быстрый поклон.
– Брат паломник, вас призывают в базилику!
Тангейзер вздрогнул, сперва в сердце вспыхнула надежда, затем пришла тяжелая злость.
– Что, и меня решили предать анафеме, как моего императора?
Слуга сказал быстро:
– Нет-нет! Кто-то слышал, как вы дерзко разговаривали, да и сам епископ пожаловался папе…
– Хотят бросить в тюрьму? – спросил Тангейзер зло. – Мне вообще-то все равно, что будет со мной! Мне жизнь теперь вообще ни к чему…
Слуга оглянулся по сторонам, зашептал:
– Говорят, папа вас решил выслушать лично!
Тангейзер насторожился, посмотрел на слугу с недоверием, но тот ответил честным взглядом прирожденного лжеца.
– Хорошо, – ответил Тангейзер, – когда?
– Завтра с утра, – сказал слуга. – Правда, придется постоять в очереди, все-таки к папе на исповедь приходят и короли…
Тангейзер ощутил, как начинает просыпаться надежда, мир стал светлее, под темными сводами запели райские птицы.
– Я приду с ночи, – сказал он твердо. – Я проделал такой путь не для того, чтобы отсыпаться до утра! Глаз не сомкну…
Когда слуга ушел, Эккарт посмотрел сияющими глазами.
– Получилось?
Тангейзер покрутил головой.
– Я сам не ожидал. Как видишь, даже в церковных делах помогает не столько смирение, сколько… гм…
– Чувство собственной правоты, – закончил за него Эккарт.
– Да, – согласился Тангейзер. – Но еще его и нужно отстаивать. Тихих да покорных не слушают, как я понял, даже в церкви!
На другой день он дождался утра, стоя в очереди, а потом еще два часа продвигался по длинной лестнице вслед за медленно ползущими на коленях паломниками.
К решетчатой стене он подходил с трепещущим сердцем, но к нему подошел служитель в цветах папской гвардии, тихонько велел следовать за ним.