Последним словом Искусства является то, что порою сама Клака начинает кричать: «Долой Клаку», потом притворяется, будто и она увлечена; и рукоплещет по окончании пьесы, словно она и в самом деле Публика; и что просто состоялся обмен ролями; тут уж не кто иной, как она начинает умерять чересчур бурные восторги и высказывать некоторые замечания.

Клака, живая статуя, восседающая при полном освещении посреди публики, является официальным признанием, непреложным символом неспособности публики самостоятельно разобраться в ценности того, что она слышит. Короче говоря, Клака по отношению к Театральной Славе то же, что Плакальщицы были по отношению к Скорби.

Теперь можно крикнуть, как волшебник из «Тысячи и одной ночи»: «Кому обменять старые светильники на новые?» Требовалось изобрести такую машину, которая была бы по отношению к Клаке тем же, чем железная дорога является но отношению к дилижансу, и которая предохранила бы Театральную Славу от изменчивости и случайностей, порою угрожающих ей. Надо было прежде всего заменить несовершенные, случайные, зыбкие стороны чисто человеческой Клаки и улучшить их на основе абсолютной точности чистого Механизма; далее — и это было самое трудное, — надо было обнаружить (по-видимому, пробудить) в ДУШИ публики то чувство, благодаря которому проявления Славы, исходящие из Машины, разделялись бы, одобрялись и утверждались как нравственно ценные не чем иным, как Духом Большинства. Это был единственно возможный выход из положения.

Наконец, еще один шаг, казавшийся совершенно невозможным. Но барон Bottom не испугался этого слова (которое следовало бы раз навсегда исключить из словаря), и отныне, даже если у актера память коротка, как у сороки, даже если автор — олицетворенная Тупость, а зритель глух, как тетерев, Машина все равно создаст подлинный триумф!

Собственно говоря, зрительный зал и представляет собою эту Машину. Он приспособлен к ней. Он составляет ее основную часть. Машина проявляется в нем. Таким образом, всякое произведение — драматургическое или какое-либо иное, — попадая в зал, сразу же становится шедевром. Значение, такого зала сильно отличается от нынешних театральных помещений. Великий инженер уже берет подряды, принимает на себя все переоборудование и предлагает авторам скидку в размере десяти процентов суммы, выплачиваемой обыкновенной Клаке. (В Нью-Йорке, Барселоне и Вене уже взяты патенты и учреждены товарищества на вере.)

Стоимость Машины и ее приспособления к залу средних размеров не так уж велика; существенны лишь первичные расходы, содержание же хорошо налаженного аппарата обходится недорого. Механические детали, и пользование Машиной весьма просты, как все, что действительно прекрасно. Тут сказывается простота гения. Кажется, будто это сон. Не решаешься вникнуть в такое чудо. Покусываешь себе палец и кокетливо опускаешь взор. Розовых, позолоченных амурчиков, склоняющихся с балконов, кариатид на авансцене и т. п. теперь куда больше — они виднеются повсюду. Именно в их ротики, служащие отныне отверстиями для фонографов, вставлены свистульки, которые при помощи электричества издают то уа-уау, то крики: «Вон отсюда, мерзавцы!», то Смех, Рыдания, Бис, Споры, Критические замечания, Скрип табакерок и т. п., а также в УСОВЕРШЕНСТВОВАННОМ ВИДЕ все звуки, издаваемые толпой. По утверждению Боттома, особенно обеспечена безупречность передачи Критических замечаний.

Так Машина незаметно становится все сложнее и сложнее, и замысел ее углубляется; трубки для осветительного газа чередуются с другими, подающими газы слезоточивый и веселящий. Места на балконах оборудованы особыми механизмами, представляющими собою невидимые металлические кулаки, которыми в случае надобности можно будить зрителей; кроме того, они снабжены букетами и венками. Особые приспособления внезапно засыпают сцену миртами и лаврами с именем Автора, написанным золотыми буквами. Под каждым сиденьем, будь то кресло в партере пли на балконе (отныне они привинчены к полу), сложено (так сказать, после употребления) по паре прекрасных рук, которые изящно выточены из дуба по рисунку Дебаролля и для полной иллюзии покрыты опойковыми перчатками. Излишне разъяснять здесь, для чего они предназначаются. Руки тщательнейшим образом изготовлены по самым знаменитым образцам, дабы качество рукоплесканий было самое отменное. С этой целью в лучших руководствах по хиромантии были отобраны в качестве моделей, достойных воспроизведения, руки Наполеона, Марии Луизы, госпожи де Севинье, Шекспира, дю Террайя, Гете, Шаплена и Данте.

В ножках каждого кресла скрыты короткие трости (бычьи жилы и железное дерево) с наконечниками из твердого каучука, подкованные крепкими гвоздями; они приводятся в движение рессорами с валиками; их назначение — стучать по полу, создавая впечатление оваций, вызовов и топота. Малейший перерыв электромагнитного тока произведет такое сотрясение всего механизма, какого со времени существования Клаки еще не бывало; разразится гром аплодисментов. А Машина настолько мощная, что при надобности может буквально сокрушить весь зал. Тогда автор будет погребен под собственным своим триумфом, подобно юному капитану де Бюшу после осады Равенны, которого горько оплакивали все женщины. Это гром, это залп, это апофеоз приветствий, возгласов, криков браво, одобрений, оглушительных уа-уау, всевозможных звуков, не исключая и пугающих, судорог, громких утверждений, топота, идей и славы, вспыхивающих одновременно со всех сторон безразлично и в самых пошлых, и в самых удачных местах пьесы. Тут уж никаких случайностей быть не может.

И тогда-то и сказывается неоспоримое магнетическое явление, оправдывающее этот шум и придающее ему абсолютную ценность; явление это подтверждает ценность Машины Славы, без коего она была бы почти что мистификацией. Вот оно! В нем-то и заключается великая сущность, из ряда вон выходящее значение, ослепительный блеск гениального изобретения Боттома.

Чтобы лучше вникнуть в идею этого гения, вспомним прежде всего, что заурядные люди избегают идти вразрез с общественным мнением. Им с колыбели свойственно считать непреложным, несмотря ни на что, следующее утверждение: «Человек этот ПРЕУСПЕВАЕТ; следовательно, вопреки дуракам и завистникам, — это незаурядный, светлый ум. По возможности, будем подражать ему и, на всякий случай, станем на его сторону, хотя бы для того, чтобы не казаться дурачками».

Таково, согласитесь, сокровенное рассуждение, внушаемое самой атмосферой зала.

Если для того, чтобы вызывать воодушевление, о котором мы говорили, достаточно примитивной Клаки, какой мы пользуемся в настоящее время, то что же будет при наличии Машины, принимая во внимание, что тогда страсти станут единодушными? Публика и сейчас уже позволяет Клаке увлекать себя, хотя и знает, что эта человеческая машина дурачит ее, а сама Клака будет тогда еще легче воспламеняться, поскольку на нее будет воздействовать НАСТОЯЩАЯ машина: не надо забывать, что машины — душа нынешнего века.