Шрифт:
Это заявление было встречено как ничего не значащее вступление к чему-то другому, с подвохом. Или как подвох к чему-то оригинальному, появление чего перед слушателями непременно должно начаться со скандала, подобного удару ноги, выбивающему входную дверь. И только Б. мысленно сравнил это вступление с веселеньким четверостишием, которое американский автор непременно поместит в качестве эпиграфа к популярному учебнику компьютерного языка Си для чайников.
– А что есть?– вежливо поинтересовался А.
– Что есть? – переспросил Я. – Есть, например, охотничий инстинкт. У евреев есть удивительная склонность вечно ставить себя в положение дичи. Мир – не филиал Гринписа. Нужно быть готовым оскалить пасть с настоящими клыками...
– И выпустить когти, – добавил Б., взглянув на Баронессу.
– ... а не только проповедовать охотникам питание салатом из шпината, рыгнув со страху паштетом из гусиной печенки, – закончил Я. прерванную приятелем фразу. – Тот факт, что евреям порой удается занять удобное место за чужим столом, – продолжал он, – не делает этот стол их собственностью. Но немедленное их желание состоит в том, чтобы естественностью своего поведения и непринужденностью своего участия в застольных беседах создать у владельцев стола ощущение, что новизна положения заключается не в нарушении привычного ритуала, а в придании ему восхитительной новизны. В хозяевах стола это будит порой охранный инстинкт собственника, особенно у хозяев, страдающих косноязычием.
– Пройденный этап – мы ведь здесь, – сказал А. не без гордости и даже не без еще более нехарактерного для него оттенка самодовольства.
Б. улыбнулся. Соус его улыбки включал близкие по вкусу слабые ингредиенты скепсиса и насмешки, но ощущался и более острый привкус хищного самоедства.
– Я много раз слышал историю о том, как на всякий случай была занята очередь за документами на отъезд, на отправку багажа, – сказал он. – Очередь подходила, нужно было решаться. Очередь в USA выглядела соблазнительнее, но двигалась медленнее. Ну и решались. А здесь нас ждало определение: “колбасная волна”. Колбасной выглядела она и по форме. Она продвигалась палочка за палочкой, колбаска за колбаской. Я тоже был частью этой исторической связки, – закончил Б., немного понизив голос.
– Старик-Премьер буркнул тогда: “Ну и пусть колбасная. Бойцов мы из них сделаем здесь”, – напомнил Я. – И выставил на дороге в USA заградительный блок-пост.
– Прав был Старик, – согласился Кнессет, вспомнив Старика, о выделении средств на содержание которого в доме для престарелых бурно спорила в это время Денежная Комиссия Большого Кнессета.
– Как прав оказался во времена Большой Иллюзии, тоже буркнув с экрана телевизора: “Море – то же море, Соседи – те же Соседи”. Мы его тогда не любили за эти слова, – добавил Я.
– Очень не любили, – подтвердила Баронесса.
Кнессет Зеленого Дивана без всякой просьбы со стороны выделил некоторую сумму для Старика. По предложению Баронессы.
– Мы отвлеклись, – говорит А., – а как же Германия, как же Холокост?
– Германия – одно из самых неподходящих мест для евреев, – говорит Я.
– Высадите евреев на Луне, и Луна станет для них неподходящим местом, – Б. произносит эту фразу без энтузиазма, чувствуя, что время ее прошло.
Широкому кругу читателей, например, из Российской Империи, никогда не бывавших на Святой Земле и не встречавших там в изобилии своих бывших соотечественников, следует пояснить, что вновь прибывшие жители Еврейского Государства, особенно вскоре по приезде, бывают склонны бравировать антисемитизмом и умением пить водку (или виски, но об этом потом). Например, с большим удовольствием они употребляют слово “жид”. Это – часть бравады евреев новой формации на первом этапе их формирования. Потом это резкое слово понемногу исчезает из их лексикона, пополняющегося множеством приятных местных словечек, как-то: “балаган”, “бардак”, “халтура” и “кибенимат”, которые в иврите не имеют падежей и потому выглядят вполне натурализованными.
А пока мы рассуждали на отвлеченные темы и знакомили нееврейского читателя с особенностями процесса, именуемого в Еврейском Государстве химическим термином “абсорбция”, означающим прикрепление и подмешивание с целью дальнейшего в нем растворения высыпанных в Государство новых ингредиентов, Я. стал серьезен.
– Никогда не забуду свой первый день памяти Холокоста здесь, – сказал он, – когда остановился вдруг поток машин на автостраде, люди вышли из них и стояли молча, а из сотен автомобильных приемников выли сирены. Я замер и осознал тогда, что только здесь это не еще одна прививка терпимости. И где еще позволят себе каприз не играть Вагнера потому, что его играли в концлагерях?
– Постой, ты ведь, кажется, учился на Дону, в казачьей станице? – спрашивает А., выпускник Московского университета. – Что же, и там не было никакого антисемитизма? Казаки и евреи – это ведь хрестоматийная парадигма еврейской истории.
N++; О РЕКЕ ДОН И КАЗАЧЬИХ ДЕВАХ
– А вот представьте себе, что и там я его не обнаружил, – продолжил Я. – О евреях они что-то не очень лестное слышали, но к конкретным субъектам прикладывать эти сведения не умели. Правда, я чувствовал там себя одиноко. Что-то вроде негра, случайно забредшего в женскую баню в Швеции. То есть первая инстинктивная реакция дам – прикрыться веничками, шайками. А потом – ничего, привыкают: не пялится, не пристает, ну и пусть... Я написал об этом маленькую сценку на языке Си. Чтобы ее понять, нужно знать, что язык Си строится из функций. Одна функция вызывает другие. Представьте, – еврей в казачьей станице городского типа (эта станица все же была городского типа, уточнил он определение А. места своей учебы). Идет трамвайчик. Вот он проходит поворот, дзинь-дзинь-дзинь, пш-ш-ш. На остановке открывается задняя дверь, и в нее входит кенгуру. Пишем сначала пять функций. Вот они:
ВзглядПервый
{
И в открывшуюся дверь;
Странный проникает зверь;
};
ВзглядВторой
{
Глянь-ка, глянь-ка, я не вру;
В двери входит кенгуру;
};
ВзглядТретий
{
Он на первый взгляд горбат;
И немножечко пархат;
};
ВзглядЧетвертый
{
Ты посторонись немножко;
Он тебе отдавит ножку;
};
ВзглядПятый