С болью в сердце расставался я и со своими старыми друзьями, Иваном Пацулой и Аркадием Цоуном, которые делили со мной горе и радость на протяжении всего тяжелого пути от лодзинского лагеря до «Заксенхаузена». Теперь я остался один среди чужих, незнакомых людей, увозимых вместе со мной в неизвестном направлении. Что ждет меня там?..

В ушах всё еще звучали слова друзей: «Не падай духом! Советские люди везде есть и пропасть не дадут». Это правильные слова, я понимал их значение теперь, как никогда. В «Заксенхаузене» особенно ярко проявились духовные и моральные силы советского человека, воспитанного родной Коммунистической партией. Они, советские люди, и, в первую очередь коммунисты, были главной движущей силой в подпольной борьбе многонациональных масс узников фашизма против общего врага. Не случайно все иностранцы восхищались мужеством и бесстрашием наших людей, представителей той страны, на которую они возлагали все надежды на свое освобождение от фашистского рабства.

— Как не восхищаться русскими, как не преклоняться перед ними, когда их не могут сломить никакие лишения, никакая сила, даже смерть! — часто слышал я от заключенных разных национальностей.

Как-то перед вечерней проверкой на плацу была установлена передвижная виселица. Возле нее собралась группа эсэсовцев. Кого будут вешать, никто не знал. Когда сорок тысяч заключенных выстроили перед этим страшным сооружением смерти, к нам в изолятор явились рапортфюрер Зорге, блокфюрер Шуберт и солдат с автоматом. Они остановились перед оцепеневшими смертниками.

— Белов Василий! — гаркнул Зорге.

Спокойно и гордо из строя вышел молодой невысокий парень, — русоволосый, с большими умными глазами. Ему надели наручники.

— Шнель марш-марш! — скомандовал ему рапортфюрер.

— Обожди, мне не к спеху, — Белов бросил на него уничтожающий взгляд, полный презрения и лютой ненависти. — Дай проститься с товарищами…

Гитлеровцы расступились. Белов окинул нас теплым дружеским взглядом и произнес:

— Прощайте, товарищи! Передайте привет Родине!..

Палачи схватили его за плечи и вытолкнули за ворота изолятора. И он пошел твердым строевым шагом, высоко подняв голову. И вдруг запел:

…Трижды обрывалась веревка, и каждый раз, когда его поднимали и снова надевали на шею петлю, он кричал на весь лагерь:

— Да здравствует Советская Родина! Смерть фашизму!

Сорокатысячная толпа узников взволновалась, загудела, как потревоженный улей, на разных языках по адресу палачей посыпались проклятья… Ярость массы нарастала с каждой секундой. Гитлеровцы растерялись. Тогда комендант лагеря подскочил к палачу, оттолкнул его в сторону, не дав надеть петлю в четвертый раз, и выстрелил из пистолета в голову Белова, уже лежавшего без сознания.

Это был простой советский человек, военнопленный, уроженец г. Саранска. Повесили его за попытку бежать из концлагеря. Так умирали советские люди. И смертью своей они мобилизовывали заключенных на беспощадную борьбу с фашизмом. Гитлеровцы были бессильны помешать этому.

Многое узнал я и пережил в «Заксенхаузене», многому и научился. И теперь, куда бы я ни попал, в каких бы условиях ни оказался, знал, что мне делать.

В двухосный товарный вагон набили нас семьдесят человек. В страшной тесноте невозможно было ни прилечь, ни повернуться. Поезд тронулся. У меня была мысль: только бы попасть на аэродром!

Остров, покрытый лесом и болотами, был отрезан от суши широким проливом Балтийского моря. Серое осеннее небо сливалось с бескрайней водяной пустыней, которой, казалось, нет ни конца, ни края. Шел мокрый снег, дул промозглый морской ветер. Нас привели в лагерь, состоявший из шести бараков, обнесенный многорядным забором из колючей проволоки. Здесь содержалось три тысячи заключенных, которых немцы использовали на разных тяжелых работах.

В разговорах со «старожилами» лагеря я получил самые неутешительные сведения об условиях жизни и обращении с заключенными. Лучшего, конечно, я и не ждал. Но была и хорошая новость: на острове есть военный аэродром! Из лагеря туда ежедневно гоняют на разные работы команду из заключенных в 45 человек. Каждое утро эсэсовцы насильно подбирают людей в эту команду, потому что все избегают ее. Труд там каторжный, целый день на ветру, дующем с моря, да еще на голодный желудок. Из этого я заключил, что попасть туда будет не так уж трудно, и тут же всплыло перед глазами худое, измученное лицо политрука А. Д. Рыбальченко, вспомнился его приглушенный, твердый голос: «Ты должен улететь на Родину! Сумеешь, если захочешь. Для большевиков нет невозможного…». Друзья сделали всё, чтобы я мог улететь, я нахожусь у желанной цели и должен выполнить данную им клятву. Живы ли они?

На другой день меня, точно по заказу, взяли в аэродромную команду. На аэродроме мы разгружали цемент, подвозили песок, засыпали воронки после бомбежки, бетонировали взлетные дорожки. Руки и ноги коченели от холода, свирепый ветер с моря, будто заключив союз с фашистами, изматывал наши силы, выдувая из наших тел последнее тепло. Чтобы хоть немного защититься от холода, мы надевали на себя под лохмотья бумажные мешки из-под цемента. За это нас лупили палками, грозили суровым наказанием. Но теперь я не роптал на свою судьбу, потому что видел перед собой цель, достижение которой окупит все страдания.

Стал присматриваться к окружающим, прислушиваться к их разговорам и убедился, что народ здесь замечательный, готовый горы свернуть. У всех на уме было одно: как вырваться из фашистского ада? Значит, можно было начинать подготовку к захвату вражеского самолета. Надо подобрать группу наиболее надежных, особо отважных, готовых на любой риск товарищей. А риск очень большой, поплатиться можно не чем-нибудь, а самым дорогим для человека — жизнью! Ведь захватывать самолет и улетать придется среди бела дня и буквально на глазах у врага. Это не в родном полку, где, бывало, в трудных условиях фронтовой обстановки каждый из нас чувствовал помощь, поддержку командира, друзей и товарищей-однополчан. Я невольно вспомнил своего командира эскадрильи, чуткого и отзывчивого товарища — Владимира Ивановича Боброва. Он всегда ободрял в тяжелую минуту, радовался успехам подчиненного. О, как бы дороги были его советы в эти минуты! Что он делает теперь? Где сражаются мои однополчане? Может быть, это они на днях кружили над аэродромом, где мы изнываем от каторги?!