Мийтрей сделал вид, что он дремлет. Ему и в самом деле хотелось вздремнуть. В голову лезли всякие разрозненные картины. Почему-то-вспомнилось чернильное пятно, которое, наверное, и сейчас видно на полу в том доме, на финской земле, в Каяни. Мийтрей усмехнулся, вспоминая, как он нечаянно выронил склянку с чернилами. И как только он не пытался стереть это пятно: набрал золы из печи, думал, что чернила впитаются в золу. Потом скреб ножом, всю краску исцарапал, а пятно стало еще заметнее. Лейтенант пришел прощаться и, конечно, сразу заметил пятно; он отчитал Мийтрея, сказав, что так грубо и неумело скрывать следы не полагается. «В нашей работе это очень опасно», — заметил он. Лейтенант, образованный и благовоспитанный господин, любил пользоваться этим выражением: «наша работа».

Прощальный вечер Мийтрей провел в обществе этого лейтенанта. Вместе поужинали. «Видимо, здесь так положено», — решил Мийтрей. Выпили немного коньяку. Коньяк был дорогой, высших марок. Лейтенант пил из маленькой рюмочки, Мийтрей предпочел отхлебывать из стакана. Лейтенант разговорился. Шагая взад и вперед по комнате, рассуждал о том, что их работа требует сильных людей.

— Наша работа, мой друг, во все времена была первоосновой всякой государственной власти. За нее платят хорошо, но никакой публичной славы не заслужишь. Наоборот, слово «шпион» звучит далеко не лестно. А вы знаете, первым шпионом в мире был Иисус Христос, но он тоже не бахвалился этой славой…

В нашей работе не надо искать романтики. Ничего красивого, заманчивого в ней нет, — подчеркнул лейтенант. — Романтика в ней может оказаться слишком дорогой. И тот, кто ищет в ней романтику, очень быстро разочаруется. И уж если впряжешься в эту упряжку; то не брыкайся, тяни…

И Мийтрей тянул.

В первую деревушку, где находились белофинны, легионеры ворвались так неожиданно, что никому из белофиннов не удалось бежать. После короткого боя в деревне опять наступила тишина. С белофиннами было покончено. Пришли свои, карелы. На радостях жители деревушки готовы были поставить на стол все, что у них было, а была у них лишь картошка да рыба. Легионеры оказались побогаче — у них имелся и хлеб, и мука, и мясные консервы в длинных четырехугольных банках. По всей деревне топились бани, народ высыпал на улицу. Мийтрей тоже ходил по деревне, заигрывая с девушками, балагурил со стариками. Возле одной из бань он заметил знакомого паренька лет пятнадцати и подошел к нему.

— Как живете, Микки?

— Как все.

Мийтрей, разумеется, и так знал, как живут в доме Микки. Жил он со старым дедом и бабушкой. Мать умерла, отец не вернулся с фронта.

Мийтрей достал из-за пазухи банку консервов и протянул Микки:

— Вот снеси бабушке и передай ей поклон от меня.

— Да что ты… — растерялся парень. — Не надо.

— Бери, бери. Мы люди свои. Вечерком, Микки, я дам тебе еще одну банку. Только ты должен помочь мне.

— Конечно, помогу.

И Мийтрей попросил паренька сбегать в соседнюю деревню.

— А как я выйду из деревни? — испугался паренек. — Ведь никого не выпускают ваши. Сам знаешь.

— Знаю. Ночью я буду стоять в карауле. Вон там. Я тебя и выпущу. Дам тебе записку, и ты снесешь ее. Кому — я скажу потом.

Микки согласился выполнить просьбу Мийтрея. Ночью Мийтрей сунул ему записку, запечатанную в конверт, банку консервов на дорогу и выпустил из деревни.

Но Мийтрей не знал одного: Микки мало-мальски знал грамоту. Выйдя из деревни, где-то на полпути, как только начало рассветать, парень вскрыл конверт: он решил проверить свои познания в грамоте. Содержание письма его удивило. В нем Мийтрей просил кого-то передать отцу, что по реке поднимается семга. Микки несколько раз перечитал письмо и рассмеялся. Конечно, он слышал, что у Мийтрея немного ветерок в голове, но теперь, видно, совсем тронулся. Какая же семга в это время года поднимается по реке? И откуда Мийтрей нашел себе отца — его отец давно умер? И какое отношение Мийтрей имеет к рыбалке и что он понимаете этих делах? Небось удочки никогда в руках не держал. И Микки решил, что из-за такой ерунды, блажи какого-то сумасшедшего, он не побежит за двадцать верст в чужую деревню. Тем более что в той деревне должны быть белые. Возьмут и начнут расспрашивать, откуда, куда, зачем. Обратно вернуться Микки не посмел и поэтому решил пойти на лесное озеро, где был на рыбалке дед. Дед, кстати, ждал его, и Микки собирался идти к нему. Но начался бой, и из деревни никого, не выпускали. Хорошо, что подвернулся Мийтрей. Да и то польза от пустомели…

Мийтрей был встревожен. В следующей деревне белофиннов опять застали врасплох. Правда, весь гарнизон уничтожить не удалось, хотя большая часть финнов погибла. Удалось бежать и командиру белофиннов, двадцатилетнему егерю Таккинену, «отцу», как его называл в записке Мийтрей. После боя Мийтрей понял, что записку в деревню не доставили. Куда же делся этот Микки и кому он передал записку? Правда, ему, Мийтрею, пока ничто не угрожало. Его даже назначили командиром группы, которая пошла через Тахкониеми. Назначили потому, что он был родом из этих мест и хорошо знал здешние места и людей.

Узнав, что ему предстоит идти через Тахкониеми, Мийтрей обрадовался и тут же испугался. Он боялся Олексея. Мужик тихий, хворый, но не дурак, и, наверное, тогда кое о чем догадывался. Конечно, со стороны Малма было величайшей оплошностью устроить «допрос» Мийтрея в доме Онтиппы. И вообще Малму не следовало совать свой нос в дела, в которых он ничего не смыслит. Да и в военных делах он мало что понимает, хоть и носит чин подполковника. Говорят, Малма уже выгнали из командиров отряда и теперь там заправляет какой-то капитан Куйсма. Интересно, что это за птица…

Неподалеку от Тахкониеми группа Мийтрея делала привал.

Мийтрей прислушивался к разговору мужиков у костра. Один из них рассуждал, что надо бы ему поставить новую избу, пока еще кой-какие силы есть, дело-то уже к старости, а старая изба совсем стала никудышной, однажды возьмет и развалится… Мийтрей тоже подумал о своем доме. Будет время, и он себе отгрохает в Тахкониеми такие хоромы… Дом будет в два этажа, желтый, с широким крыльцом, а крыльцо будет со столбами…

От костра до Тахкониеми было верст десять, но дом, о котором мечтал Мийтрей, был далеко-далеко, где-то там, в заоблачных далях…