Встаю, надо идти и смотреть в отвратные глаза действительности. Заблудившись, попадаю на узкую лестницу и спускаюсь черным ходом. Двери далеко, едва различаю. В проеме у основного входа висит фонарь, под ним маячат люди, словно поджидают кого-то. «Пустяки, — думаю я, — у лестницы вечно кто-то торчит».

— Тс-с-с! — шипит кто-то.

— Что такое? — спрашивает другой.

— Я его слышу.

— Где?

— Должно быть, остановился.

Я сворачиваю в темноту, хоть и знаю, что подстерегают не меня. Наверно, какая-то ссора, но, чтоб не объясняться, лучше обойти стороной. Крадусь мимо мертвецкой.

— Убегает! — говорит первый. — Пронюхал! Видишь, знает!.. Сказали ему.

— Куда ему бежать?

— В мертвецкую, там спрячется.

— Если в мертвецкую, живым ему оттуда не выйти!

— Нужен фонарь, Боро! А я захвачу другой.

— Дай-ка мне этот, я покажу ему, как устраивать партийные собрания с коммунистами. Но успели приехать…

Внезапно меня пронзает мысль: «Ждут меня! Это десятка, ударная десятка!»Герцеговинцы рассказывали, что им угрожают. Собрались сыновья трактирщиков и приказчики из Белого Поля, что под Мостаром, мало им, что днем у них полицейская власть, хотят орудовать и по ночам. Оставив у дверей стражу, окружили мертвецкую. Зовут, обещают наполовину скостить вину, если выйду сам. Бегу вдоль проволоки и взбираюсь на цистерну. По дороге меня одолевает страх, а вслед за ним приходит стыд, что удираю от них. Деваться, к счастью, некуда, и мой страх отступает. Нож у меня острый: кто поднимется, никуда уж больше не полезет. Тем временем они с фонарем, словно какая ночная процессия, подходят к нужнику, распахивают дверь и, убедившись, что там никого нет, возвращаются.

— Неужто его нет? — спрашивают стоящих у входа.

— Будь он здесь, мы слышали бы.

— И там его нет. Уж не влез ли на крышу?

— Туда не влезешь, лестница убрана.

— Он коммунист, может влезть! И в воде не тонет, и в огне не горит.

— Молчи, не блей!

— Может, под цистерной?

— Кого это ты ищешь, Боро? — слышу я голос Вуйо Дренковича.

— Одного твоего черногорца, — отвечает Боро.

— А я тоже черногорец, — говорит Джидич, — и ежели кому понадобился, то я здесь!

— Ищу того, кто устраивает свидания с коммунистами и дает им директивы для пропаганды. Клянусь богом, поломал бы ему ребра, попадись он мне в руки!

— Потише, потише! — возвышает голос Джидич.

— Чего потише?

— Не трогай черногорцев!

— Правильно! — вступает в разговор Вуйо. — Если ты со своей десяткойбудешь бить черногорцев, мы со своей десяткойпримемся за герцеговинцев.

— Так уж на роду нам написано, — не отступает Боро. — На том и договорились, бить друг друга, мы ваших, а вы — наших!

— Кто же это договорился? — удивляется Джидич.

— Старейшины из комитета! Не я же!

У входа собралась толпа: кто шел по делам к боснийцам, кто направлялся к колонке. Загалдели, их свара привлекает внимание часового. Он орет на них. Фонари гаснут.

Я вытягиваюсь на цистерне. Сна нет, переживаю случившееся. Надо уходить, хотя бы попытаться. Не рассчитываю, что мое вмешательство приблизит конец мировой войны, а тем более улучшит человечество, однако неистребимая борьба, борьба сильных и слабых, тут, как и повсюду, продолжается. И каждый принужден быть на чьей-то стороне. «Значит, надо оставаться на своей! Смертельно усталый, на дареном коне, двинься же наконец вверх по течению!»

Книжный магазин, заставленный доверху полками с книгами, где любезные продавщицы выбегают из-за прилавка, поднимаются на лесенки, чтобы достать нужную книгу, погладить ее и подать покупателю, занимает всю нагорную часть Вардарской площади. Всю ночь я наслаждался, отбирая и приобретая книги. Сначала я наполняю карманы, потом сумку. Сумку передаю какому-то почти незнакомому боснийцу, хоть и опасаюсь, что он украдет или потеряет что-нибудь из моих вещей, но смиряюсь, потому что книги, в которых я роюсь дальше, гораздо ценней. Я наполняю вторую сумку и снова передаю ее кому-то, а сам продолжаю поиски новинок. Передо мной отворяются и манят к себе маленькие комнатки, разделенные ширмами, где хранятся уникальные книги, — так незаметно я попадаю на второй этаж, и тут начинаются настоящие открытия: недавно найденный и расшифрованный роман Стендаля; неопубликованные до сей поры произведения Чапека; автобиография Травена с географической картой пустыни, в которой он скрывался; рукописное наследие Эдгара По с необъявленными пьесами и с великолепным рассказом и дневником…

Магазин уже не тот. Я не уверен, в Салониках он, или в Белграде, или где-нибудь еще. В какую-то секунду я спрашиваю себя, где я нахожусь, но тотчас решаю, что это неважно, и продолжаю поиски. И передо мной распахиваются двери новых комнат с полками, открывающимися нажатием кнопки. Я натыкаюсь на совсем мне не известные рукописи: поэму Лукреция «De hominum liberatione», с предисловием, в котором говорится, что она найдена при раскопках Термини; черновик рукописи Данте с пометками, кого и за что он отправляет в ад… Продавцы доверчиво мне улыбаются, откуда-то они знают, что у меня много денег и что меня надо отпустить на свободу. За это время появились и стали известными новые писатели: унылые насмешники, чью мрачную мудрость и одиозную силу я чувствую с первых же строк. Некоторые названия отлично придуманы, они приводят меня в восхищение. Жажда познакомиться с новой книгой напоминает любовную страсть и заставляет торопиться: я ищу ключ неведомого шифра, знаю, что он здесь, совсем близко, но найти никак не могу…