— Расскажите мне о портрете Бетховена, находившемся на вашей вилле в Аяччо. Верно ли, что его обнаружил Томас?

Князь, казалось, был поражен осведомленностью инспектора:

— Откуда вы знаете?

— Сейчас это не так важно. Возможно ли, что в портрете был спрятан какой-либо документ?

— Вы хотите сказать, между холстом и рамой?

— Да.

— Какого рода документ?

— Скажем, партитура.

— Не знаю. Этот портрет меня нисколько не интересовал и с лицевой стороны. Зачем мне было рассматривать его с оборотной?

— В тот вечер, когда сеньор Томас был у вас на ужине, он оставался с портретом наедине?

— Насколько я помню, нет. Хотя постойте, да. Томас выказал живейший интерес к нарисованным на портрете нотам и попросил меня найти карандаш и бумагу, чтобы их записать. Я отсутствовал несколько минут, чтобы принести ему то, о чем он просил, но думаю, не больше двух-трех.

— Более чем достаточно, чтобы изучить оборотную сторону портрета и похитить то, что там было спрятано. Что сказал Томас по поводу нот?

— Сказал, что, возможно, это ноты произведения, которое Бетховен писал в тот момент, и что это дает нам возможность установить дату написания портрета. Я помню, он говорил, что существует известный портрет, где Бетховен изображен с рукописью «Торжественной мессы» в руке.

— Что еще произошло в тот вечер?

— Вскоре после того как Томас обнаружил портрет, он стал проявлять волнение и нервозность и выказал желание покинуть виллу. Что, разумеется, и сделал, несмотря на протесты Софи, которая принялась ругать его и даже назвала невежей из-за того, что он хотел оставить нас так скоро.

— Значит, он ушел без дочери?

— Да, Софи оставалась с нами еще примерно час. Это было странно, поскольку за ужином Томас был очарователен и разговорчив. Он как раз начал работу над реконструкцией Десятой симфонии и беспрерывно рассказывал истории о Бетховене. Он был замечательный raconteur. [15]

— Он немного нас разыгрывал, — добавила княгиня. — В хорошем смысле слова. Я хочу сказать, он часто говорил шутливо, но без язвительности или пренебрежения. Шутка или, если хотите, ирония выражали его сердечность. Кроме того, мой муж — настоящий меломан, и они с самого начала поладили друг с другом.

— Погодите, — перебил Матеос, слегка приподняв правую бровь, как делает известный современный телеведущий. — Что-то я не пойму. Бонапарт, который любит музыку?

— В этом смысле я пошел в Жерома, а не в Наполеона. Музыка очаровала меня с детства.

— И я могу это подтвердить, — поспешила заверить княгиня. — Муж помог мне с помощью музыкотерапии справиться с небольшим расстройством здоровья, случившимся некоторое время назад.

— Жена страдала от бессонницы, — объяснил Бонапарт, не знавший, что Делорм уже рассказал об этом Матеосу. — Мы перепробовали самые разные методы лечения, но все безрезультатно, и тут я вспомнил Баха и «Гольдберг-вариации». Вероятно, вам знакома эта история.

— Я что-то об этом слышал, — солгал Матеос, стараясь казаться более образованным, чем на самом деле, — но помню смутно.

— Рассказывают, что богатый берлинский аристократ, граф Кайзерлинг, страдал жестокой бессонницей и заказал Баху пьесу, чтобы придворный клавесинист Иоганн Готлиб Гольдберг развлекал его по ночам. Бах написал «Гольдберг-вариации». И здесь, в Испании, я думаю, кастрат Фаринелли тоже пел их Филиппу Пятому, когда тот не мог сомкнуть глаз.

— Да, мне известна эта история, — снова солгал инспектор.

— Узнав, что в Аяччо существует клиника музыкотерапии, я рассказал об этом жене и, хотя я буквально приволок ее туда, считаю, что это самое удачное решение, которое мы приняли за последние годы. Разве не так, ch'erie? [16]

Княгиня хранила молчание, но по глазам ее было видно, что она вот-вот расплачется, взволнованная воспоминаниями об этом трудном времени.

— Князь, вы сказали, что Томас говорил за ужином о Бетховене. Я думаю, он не упоминал ни о какой рукописи.

— Нет. Он только сказал нам, что ему придется сочинить б о льшую часть музыки, поскольку материала для реконструкции очень мало.

— Он не сказал, доволен ли он тем, что уже сделал?

— Раза два он произнес что-то вроде «да простит меня Бетховен», словно давая понять, что его талант и все его усилия — ничто в сравнении с гением великого композитора.

— Отец Софи, судя по всему, был человеком осведомленным, — заметила княгиня. — Когда мой муж изложил свою теорию насчет того, что Наполеона отравили, Томас предложил собственную гипотезу. Он многое знал о ядах той эпохи и утверждал, что и Бетховен, и Наполеон умерли от случайного отравления.