– И что запуталось в волосах?

– Бог мой… Там были люди, которые тоже гуляли. Вполне простительная вольность.

– Простительная?..

– Ночами в Кастилии так жарко.

– Вы полагаете, это единственная причина для прогулок?

– Мне кажется, этим визитерам следовало объяснить, что они недостаточно знают местность. Догадавшись, что они заблудились, я указал им дорогу к реке.

– И они ваш совет приняли?

– Одна треть воздержалась. Они предпочли умереть, но отказались от холодного купанья.

– Треть? Но ведь это похоже на бойню, граф?

– Было бы безнравственно, монсеньер, препятствовать испанцам быть, испанцами и не проявить своего темперамента.

Воцарилось молчание. Герцог Энгиенский посмотрел на дворянина с бледным лицом, затем на своих.офицеров. Улыбка мелькнула на его губах, но он тут же поспешил стереть ее с лица.

– По коням, господа! По коням! Покажем тем, кто умеет рано вставать, что мы тоже кое-чего стоим.

Часом позже левое крыло испанской армии было отброшено назад. В ту же самую минуту из леса, уже прочесанного ранним утром, выступила пехота Гассиона.

Жан де Гассион был великолепным воином. Несколько лет спустя, будучи уже маршалом Франции, он завершил свой жизненный путь. А начал он в 1625 году простым солдатом в роте пьемонтского принца.

В те времена начинали с солдата, чтоб сделаться военачальником, что несравненно лучше, чем учиться военному ремеслу, став предварительно генералом.

Взятый в тиски герцогом Энгиенским и Гассионом, Альбукерк отступил. Его ряды смешались, все связи нарушились.

На другом фланге армии положение было прямо противоположное.

На этот раз маршал де Пелиссар командовал войсками лично. Но если неизвестный дворянин вышел на прогулку еще с рассветом, если герцога Энгиенского удалось все-таки вытянуть из постели, то этот великий воин никак не мог стряхнуть с себя сон ранее, чем в полдень или хотя бы в одиннадцать часов.

Причина была простая: умственные интересы маршала были столь обширны и разнообразны, что сосредоточиться сразу на чем-то одном было ему не под силу. Кроме того, предписаннная знаменитому пациенту диета предполагала регулярное употребление ночью целебного напитка из подогретого вина, испанского лимона и корицы. Маршал неукоснительно придерживался предписаний до рассвета, после чего можно было уже положиться на трезвую ясность мысли.

Но между мучительной ночью и безмятежным днем необходима была пауза, и эта пауза заполнялась сном.

Утром 19 мая было решено дознаться, каковы будут приказы этого величайшего из всех военачальников, которых знавала когда-либо Франция до появления Гувьона Сен-Сира.

Поручение было дано старому служаке-немцу капитану Пифткину, которого христианнейший маршал ценил за суровость языка и пламень его дыхания.

– Косподин маршал, – осведомился капитан Пифткин, – гавалерию можно ли бускать?

Ответом на этот похожий на конское ржание вопрос было урчание с постели. Но если Паскаль улавливал целую гамму оттенков в покашливании Пелиссона, то адъютант Пифткин желал уловить либо да, либо нет.

Ему показалось, что он извлек из этого знак согласия.

– Так значит мошно идти в атагу? Легкий посвист послужил ему одобрением.

– В атагу всей гавалерией?

От адского храпа содрогнулась палатка.

Капитан Пифткин отвесил поклон. Свидетель неприязненной выходки маршала накануне, он надеялся заслужить в этот вечер честь разделить яйцо всмятку со своим предводителем.

В результате вся кавалерия левого крыла бросилась очертя голову в атаку. Достигнув испанских позиций, лошади брызгали пеной. Задыхаясь от непомерной гонки, рассеявшись по причине спешки, кавалерия немного помедлила, затем отпрянула и столкнулась с французской пехотой, которая тоже перешла в наступление.

Пехотой командовал Ла Ферте-Сенектер. Но он, несмотря на замешательство в рядах своих воинов и невзирая на удары испанцев, вовсе не желал отступать. То и дело избегая смерти, он метался в гуще схватки, как простой солдат.

Внезапно всадник в черном выскочил из вражеских рядов и поскакал прямо на него. Ла Ферте хотел скрестить с всадником свое оружие, но черный всадник уклонился в последний момент от удара, вышибив у него из рук шпагу.

Ла Ферте выхватил пистолет и выстрелил.

Не успел еще рассеяться дым, как он почувствовал, что чья-то железная рука отделяет его от лошади, швыряет на землю, и он ощутил холод клинка на горле.

– Сдавайтесь, господин де Ла Ферте, – произнес на чистом французском языке всадник.