К этому моменту Тюркен осушил уже третий кувшин шабли. Это обстоятельство давало ему ясность мысли, побуждая одновременно к доверительной беседе.

– Господь держал меня в своих объятиях, как робкого младенца, в течение тридцати лет. Затем он свел меня с дьяволом. О, эта встреча была жестокой. Я оказался легкой добычей. Подумайте сами: человек, который не имел недостатков – сплошной здравый смысл и ничего похожего на неумеренность, ничего, что сулило бы беду. Глотните вина, сударь, я тоже сделаю глоток-другой, и это поможет мне объясниться.

Паскаль выпил стакан вина и налил хозяину.

– Дьявол был со мной ласков. Лапы у него бархатные, он явился ко мне в личине женщины и под видом доброго вина. Однако Господь меня еще не забывает и одергивает при случае. Я, знаете ли, разбираюсь в людях и вижу…

– Да, я слушаю вас…

– Я вижу, что вы с дороги, – заключил благоразумно мэтр Тюркен, вставая с места.

В это мгновение появился Роже де Бюсси-Рабютен. Если д'Артаньян отличался великим сердцем, а маршал Пелиссон великим умом, то Роже был великим сеньором. Тюркен разбирался в оттенках.

– Господин д'Артаньян ушел еще на рассвете, а господин маршал скоро придет. Он оставил своего секретаря, который только что прибыл из Оверни.

Бюсси подошел к секретарю.

– Как вас зовут, господин из Оверни?

– Блез Паскаль, господин из Парижа.

– Нет ли у вас родственника, советника тамошнего высшего податного суда, если не ошибаюсь?

– Это мой отец.

– Ага, значит, все правильно. Меня зовут Роже де Бюсси-Рабютен, я из Бургундии. Мэтр Тюркен, ваше шабли превосходно.

Тюркен поклонился.

– Так вы, значит, секретарь этого великолепного пелиссардонического Пелиссона?

– Надеюсь, даже друг, несмотря на разницу в возрасте. У нас есть кое-что общее.

– Пелиссон – математический гений.

Блез Паскапь, к тому времени уже автор «Опыта теории конических сечений» и ряда других выдающихся трудов, улыбнулся в ответ.

– Господин Пелиссон набит до отказа цифрами. Стоит ему открыть рот, как низвергается каскад самых замысловатых и галантных уравнений.

– Конечно, конечно.

– Он оседлывает пространство так же, как иной объезжает лошадь.

– Разумеется.

– У материи нет от него тайн.

– Сударь, – ответил Паскаль, внезапно оживляясь, – у материи не может быть тайн. Дайте мне в достатке увеличительных стекол и тонких весов, я выражу материю на бумаге, и тайное станет явным.

Бюсси-Рабютен глядел на молодого человека с удивлением, но тот продолжал:

– Что я ищу у господина Пелиссона, так это его изречений, которые присущи лишь ему одному, их сияние распространяется по всему миру.

– Я совсем не знал моего пелиссардонического друга с этой стороны.

– А я со своей стороны считаю: в одном его смешке больше мудрости, чем во всем Аристотеле.

– Я вижу, вы заимствуете все лучшее у Парижа. Паскаль мгновение помолчал, затем, погрузив взгляд своих карих глаз в насмешливые зеленые глаза Роже, ответил:

– Нет, сударь, это Париж позаимствует все лучшее у меня.

– Прелестный ответ. И что вы будете здесь делать?

– Ставить физические опыты, в том числе на самом себе.

– В таком случае подарите мне одно утро и я сведу вас с человеком, который является королем Парижа, ибо вы должны знать: существует два рода королевской власти во Франции – одна управляет королевством, другая – Парижем.

И полчаса спустя обоих молодых людей, Бюсси и Паскаля, ввели к Полю де Гонди.

– Этот юноша только что прибыл из Оверни, – заявил Роже. – Одной рукой он взвешивает миры…

– А другой? – осведомился будущий кардинал де Рец.

– А другой человеческие жизни.

– Человеческие жизни! – отозвался Поль де Гонди. – Что означает жизнь? Человека хватают и волокут на костер, если он хоть немного колдун, как это делает Урбан Великий. Или же его маринуют в тюрьме. Так случилось с Бассомпьером. Покинув Бастилию, он не узнал ни людей, ни лошадей, потому что у людей нет больше бород, а у лошадей грив и хвостов. Однако, если отбросить костры и тюрьмы…

И Поль де Гонди сделал рукой движение – нечто среднее между благословением и жестом человека, желающего взять с блюда мускатный орех.