– Нет, насчет войны. А ваши научные труды, которые были в вашем багаже…

– Я слушаю вас.

– Вы не боитесь, что ими воспользуется посторонний?

– Не думаю, чтоб это было возможно. Видите ли, д'Артаньян, Господь дал мне замыслы, по-существу, неисчерпаемые. Я, разумеется, могу их развить и разработать в деталях. Но тогда пострадают другие мои изобретения, которые будут необходимы человечеству в будущем. Я ограничился лишь набросками в самом общем виде.

– Шестнадцать тысяч страниц?

– Что-то в этом роде.

– Записывали вы сами?

– Сначала я диктовал на древнегреческом, потом перешел на древнееврейский. Вы знаете, временами приятно думать на этом языке.

– Все оттого, что вы беседуете на нем с пророками.

– Очень может статься.

– Разрешите еще последний вопрос, очень нескромный?

– Разумеется.

– Когда вы беседуете с Господом Богом, к какому языку вы прибегаете?

– Д'Артаньян, вы привели меня в замешательство.

– В таком случае я беру свой вопрос обратно.

– Нет. Я все-таки вам отвечу. Мы объясняемся мимикой и жестами.

– Как же это возможно?

– Я хмурю бровь, вздуваю ноздрю, а Он перемещает облако, зажигает звезду. Это беседа без грамматики и словаря, но ясная до предела.

XLIX. ПОСЛЕДНИЙ УДАР

– Друзья мои,– возгласил д'Артаньян,– вот победитель сегодняшнего дня, – это муж, который более летает, чем ходит и общается с Богом, едва выдается свободная минута. Маршал, я представляю вам графа де Ла Фера, человека с сердцем греческого героя, господина дю Валлона, человека с силой Геракла и шевалье д'Эрбле с разумом эллина.

– Ого! – воскликнул Пелиссон, – сердце, сила, разум – да это же темы для тех трех картин, которые я предложил одному из своих друзей-художников. Фамилия этого малого Рембрандт, он расписывает панно в моем замке.

– Кажется, вы сказали Рембрандт?

– Да, да. Делает он это великолепно. Правда, чуть мрачновато.

– Где находится ваш замок, дорогой маршал?

– Главным образом в О-Суаль, вблизи Кастра.

– Почему главным образом?

– Потому что по странному капризу архитектора все службы расположены в окресностях Тулузы.

– Но от Тулузы до Кастра не одно лье пути…

– В тем то и дело,– вздохнул в ответ знаменитый воин, – из-за этого пища успевает порой остыть.

– У меня есть на этот случай отличнейший рецепт, – вмешался Портос.

– Не желаете ли поделиться со мной?

– Я приказываю зажарить с утра на вертеле шесть отборных цыплят. Затем мой пекарь разрезает два добрых хлеба, только что вынутых из печи, и вынимает из них мякоть. Затем повар засовывает туда цыплят. Хлебы закрывают, и я ем все целиком в десять утра, если я в отъезде.

– А у меня, – заметил Арамис, – есть специальные конфеты, которые мне привозят из Испании, они служат мне пищей в случае необходимости. Их изготовляют из смеси шоколада с сахаром, кофеи плодов хинного дерева.

– А у меня,– отозвался Атос,– есть мой кубок. И он наполнил его розовым бузи.

– А у вас д'Артаньян?

– У меня? Я прошу Планше принести мне фрукты в сахаре. Ну вот такие, какие он сейчас готовит.

– Ну а если Планше не при вас?

– Если нет Планше, я пропал.

Планше покраснел до корней волос. Великий маршал помог добраться до самой сути, испытать большего счастья возможности не было.

– Следует заметить, – продолжал Пелиссон, – аппетит – великолепная вешь. Ничто не огорчало меня так последнее время, как вид покойного короля: бледное лицо с лихорадочным румянцем на щеках и полное отсутствие аппетита.

– Вы были свидетелем его последних минут? – осведомился Портос.

– Я не мог оказать ему эту услугу, поскольку он просил меня выиграть сегодняшнюю битву. Но я слышал едва ли не последние произнесенные им слова, великие слова, господа, слова христианина и короля.

– Что ж это были за слова?

– Заметив, что я в спальне, он сделал мне знак отойти от окна, чего я, признаться, сперва не понял. Он хотел посмотреть на солнце. И тогда он мне сказал: «Пелиссон, зачем ты отнимаешь у меня то, чего не в состоянии мне дать?»

– Прекрасные слова,– заметил Арамис.

– Покойный король обращался к вам на «ты»? – поинтересовался Портос.

– Он изволил видеть во мне родственника с того самого дня, как в Па-де-Сюз я спас ему жизнь.

– Вы никогда мне этого не рассказывали, – заметил д'Артаньян.