Как раз в это мгновение появился господин Ла Фолен. Пока он ведет д'Артаньяна к кардиналу, расскажем в двух словах о господине Мюло. Мюло был духовником кардинала, не делавшего, кстати, различия между своими слугами и своими кошками. Он зло шутил над одними и поглаживал других, вот и все. Однажды, когда Мюло стал в чем-то оправдываться, Ришелье обрушился на него в раздражении:

– Вы ни во что не верите, даже в Бога!

– Как?! – воскликнул Мюло.

– А очень просто. Как вы можете сегодня уверять меня в своей вере, если вчера, на исповеди, вы мне признались, что не верите в Бога!

Мюло искал в напитках виноградных лоз особого утешения. В иные, не обремененные занятиями дни ему доводилось снять пробу с двадцати бутылок, просмаковать с дюжину кувшинов, откупорить и опорожнить не менее четырех других вместилищ отборнейшего вина с целью не утратить вкуса к напиткам. Совершаемые к вящей славе Господней великие труды кардинала давали господину Мюло досуг для этого.

Что касается Ла Фолена, то он был мастер на все руки и заменял его преосвященству и привратника, и секретаря, и телохранителя, и шпиона, когда в том возникала необходимость.

Если кто-то желал получить аудиенцию у первого министра, он искал ее у Ла Фолена. Тот был крайне учтив, но многословием не отличался. Зато отличался большим дородством, обойти его было трудновато. Стоило совершить маневр, как он вновь возникал перед вами, такой же огромный, неприступный и учтивый.

Содружество Ришелье и Ла Фолена позволяло одному распоряжаться по своему усмотрению Францией, другому – делать то же самое с обедом.

Поскольку возводимое Ришелье здание гражданского и военного устройства было завершено, Ла Фолену угрожала эпоха праздности. Но он восполнил потерю прилежными наблюдениями за приготовлением кардинальского бульона.

Вот уже три года, как Ла Фолен делил стол с величайшим министром своего времени. Он уплетал пулярок, в то время как кардинал довольствовался отваром из них.

Результат не замедлил сказаться: вес Ла Фолена исчислялся двумястами тридцатью фунтами. Само собой разумеется, д'Артаньян опередил его на пути к кардиналу на двадцать шагов.

Ришелье поднял на мушкетера свое бледное лицо, отослал знаком Шарпантье, секретаря, и принялся рассматривать д'Артаньяна, как бы сопоставляя воспоминания с реальностью, вернее с тем мгновением, которое уже претворялось в будущее.

Мушкетер не дрогнув выдержал этот взгляд – атаку интеллектуальной кавалерии своей эпохи.

– Вы д'Артаньян?

– Это честь, что ваше преосвященство помнит меня.

– Я мало сплю и потому мало что забываю. Д'Артаньян поклонился, приняв, однако, тотчас же

полную достоинства позу.

– Вы все тот же?

Брови д'Артаньяна вздернулись при этом вопросе.

– Мне хотелось узнать, по плечу ли вам опасные путешествия?

– Опасные, монсеньер? Брови д'Артаньяна вздернулись в три раза выше.

– Что же вы не отвечаете?

– Поручение, монсеньер, всегда поручение. Опасность является после, если это угодно Господу.

– И вы не пытаетесь уйти от опасности?

– Это опасность уходит от меня.

Истинно гасконское хвастовство вызвало у кардинала улыбку. Он отхлебнул глоток того самого бульона, материальную суть которого предоставлял Ла Фолену, довольствуясь лишь самой эфемерной субстанцией. Затем перевел задумчивый взгляд на д'Артаньяна и – сколь ни странно – во взгляде мелькнула теплота, словно он, повелитель Франции, которого ждет смерть, впервые увидел настоящего француза.

Ришелье вышел из раздумья.

– Сохранили ли вы свое честолюбие?

– Честолюбие, монсеньер?

– Видите ли, вы из породы тех, кого призывают лишь в крайнюю минуту. Если опасность, им угрожающая, ничтожна, люди вашего склада прозябают в скуке.

Д'Артаньян принял похвалу кивком головы.

– Есть у вас привязанности в Париже?

– Ваше преосвященство знает привязанности человека удачи: два-три солдата, которые прощаются с ним, нс зная, настанет ли миг встречи.

– Никакой женщины?

– Никакой.

– Это существенно.

– Никакой, кроме мертвой.

Казалось, невидимая дрожь пробежала по воздуху от мушкетера к министру, и зловещая тень миледи скользнула по комнате.

Мушкетер тряхнул головой. Министр опустил веки.

– Какое везение, сударь, жить без женщин! Как легко вы чувствуете себя в седле! С уст кардинала сорвался необычный отрывистый смешок и перед д'Артаньяном всплыла странная картина: близкие Ришелье люди уверяли, что в минуты страха ему случалось бегать вокруг бильярда, испуская конское ржание[3].