Настала моя очередь. Когда я подошёл к свидетельской стойке, Озолин крикнул: «Не предавай моё доверие!».

— Подсудимый! — судья призвал его к порядку.

— Я извиняюсь, господин судья!

Я кратко рассказал историю своей дружбы с Озолиным, описал его вовлечённость в научную работу и его преданность медицине. Я подчеркнул, что он оставил престижное место ради работы в дикой Африке.

— Вы можете охарактеризовать Доктора Озолина как одержимого человека? — спросил меня прокурор.

— «Да. Так можно сказать. Он считал себя гораздо выше своих коллег, но он никогда и никого не оскорблял. Да, он был одержимым человеком.

— Что Вы можете сказать об убитой?

— Она была удивительно честная и цельная личность, тепло сердечная и очень добрая. Она всегда была в прекрасном настроении и всегда живо интересовалась чужими проблемами и трудностями. Была всегда рада помочь людям. В ней не было ни капли эгоизма, в этой необычайной женщине.

— С другой стороны можете ли Вы сказать, что муж её был крайним эгоистом?

— Я сожалею говорить об этом, но в определённой степени это определение может быть отнесено к нему. Он чрезвычайно самоуглублён и отвергает всё, что не вписывается в его планы.

— Но Вы, как медик, Вы никогда не рассматривали его как сумасшедшего?

— Никогда.

— Что заставило вас приехать в больницу перед самой трагедией?

— Профессор Дарманский, отец Валерии, получил анонимное письмо из Аренсбурга, извещающее его об опасности для дочери.

— Вы знаете, кто написал письмо?

— У меня нет на это счёт доказательств.

— Это мог быть сам Озолин.

— Я сомневаюсь. Я почти уверен, что не он.

— Я был информирован, что вечером перед трагедией у Вас была возможность говорить и с Озолиным, и с его женой. Конечно по отдельности.

— Правильно.

— Что Озолин сказал Вам? Он сказал Вам что-то такое, что может объяснить преступление?

— Нет, — я был твёрд. — Он не дал мне ни одного факта, который мог бы объяснить или в какой-то степени оправдать преступление. Я обнаружил в нем внутреннее противоречие, но основа конфликта была мне не ясна. Результатом моего разговора с ним было то, что Озолин уступил моим требованиям, чтобы Валерия ехала завтра домой.

— Я никогда не соглашался. Это ложь! — крикнул Озолин.

— Подзащитный, ещё один выкрик и вы будете удалены из зала.

— Я извиняюсь, Ваша Честь.

— Что-нибудь указывало в разговоре на намерение Озолина совершить преступление?

— Это не легко во всей искренности ответить на этот вопрос. Подзащитный не сделал никаких прямых допущений на этот счет, но тем не менее меня не оставляло чувство, что Валерия в опасности.

— Это всего лишь мнение! — запротестовал защитник. — Жюри должно не принимать это мнение к сведению.

— Принято! — провозгласил судья. — Вычеркните это из протокола.

— Теперь, доктор, … Вы провели около двух часов с госпожой Озолиной незадолго до того, как её обезображенное тело было обнаружено Вами. Она объяснила Вам, что у неё происходит с мужем?

— Она была очень несчастна, что вытекало из того, что она непрерывно плакала. Она не понимала поведения мужа за последние шесть или восемь месяцев. Он был не только груб и жесток с ней. Но и отказался спать с ней и переехал в соседнюю комнату. Он часто её бил. Она сказала, что она вся в синяках, и смертельно его боялась. Она была уверена, что он её убьёт, если она не уедет. Она умоляла взять её с собой, и была в страхе, что ей придётся провести там ещё одну ночь по настоянию её мужа.

— Это правда, что она закрывалась мужем в ванной, когда он уезжал по делам.

— Да, когда я приехал, её дверь была закрыта, а ключ был у работницы, которая сначала отказалась открывать дверь, как ей наказывал Озолин.

— Вам известно, писала ли госпожа Озолина письма родителям?

— Она мне сказала, что она писала письма каждую неделю или две, и просила работницу опустить их. Ни одного письма не было получено родителями.

— Срам! — крикнул кто-то в зале.

— У меня всё к этому свидетелю, — сказал прокурор Нагаин. — Теперь очередь защиты допрашивать его.

Адвокат подзащитного, его брат, выбрал агрессивную тактику.

— Подзащитный сообщил Вам, что он горячо любит свою жену?

— Хорошо…, — я колебался.

— Пожалуйста, отвечайте, да или нет?

— Я прошу прощения, — сказал я, обращаясь к судье. — Очень не легко ответить на этот вопрос, потому что он говорил пару раз, что он её любит — и тут же ненависть и оскорбления.

— Я принимаю Ваше показание как удовлетворительное, — сказал судья.

— Говорил ли вам подзащитный, что он ревнует жену и подозревает её в неверности?