…— Эту литературу дома держать небезопасно.

— Я ее снесу в библиотеку и сразу же раздам, кому следует.

— Очень хорошо, Варвара Михайловна.

— Кажется, к нам кто-то приплел. Судя по небольшому грохоту, это должен быть Ванечка. Он, наверное, опять споткнулся о наш порог.

— А нам можно? — спросил улыбающийся Джапаридзе, распахивая дверь в комнату.

— Да уж так и быть, — в тон ему ответила жена. — Здравствуйте, Ванечка! Вы, кажется, опять изволили споткнуться?

— Изволил, Варвара Михайловна. Я же ведь Спотыкалыч.

Джапаридзе протянул Азизбекову руку.

— Здравствуйте, Мешади… И познакомьтесь. Это Ванечка Фиолетов. Вы о нем уже слышали от меня.

— И не только от вас, — добавил Азизбеков, дружески улыбаясь Фиолетову. — Рад вас видеть.

В отличие от Джапаридзе лицо Азизбекова почти все заросло дремучей черной бородой, широкими усами и густыми бровями, выразительно оттенявшими острые, чуть навыкате глаза.

— Что нового в стачкоме? Вы, наверно, оттуда? — спросил Азизбеков.

— Срывается демонстрация.

Джапаридзе рассказал о последнем заседании стачечного комитета.

За каждого убитого на манифестации армянина дашнаки намереваются убить десять казаков. Не больше и не меньше!

— Ну и ну… — Азизбеков покачал головой. — Впрочем, ничего другого от них и ждать нельзя.

Несмотря на свою типично восточную внешность, он не отличался кавказским темпераментом, а был неизменно спокоен и добродушен.

— Обидно-то как, — сказал Фиолетов. — Победа близка, а они только тем и занимаются, что вставляют нам палки в колеса.

— По дороге в этот гостеприимный дом, — Азизбеков бросил беглый взгляд на Варвару Михайловну, — я зашел к товарищу Монтину и там встретил нашего связного, запамятовал его фамилию, кажется Байрамова, и он рассказал, что Шендриковы уговаривали его и других рабочих с промысла Нагиева завтра выйти на работу. Мол, мы уже добились всего, чего можно, а что касается свободы собраний, то пролетариату не привыкать собираться и без разрешения властей.

— Каковы негодяи! — воскликнул Джапаридзе. — Самовольно прекратить забастовку…

— На заседании стачкома об этом они не обмолвились ни словом!

— Надо срочно выслать пикеты на промыслы Нагиева. — Джапаридзе посмотрел на Фиолетова.

— Хорошо, Алеша, я этим займусь.

Фиолетов надолго запомнил пасмурное холодное утро двадцать третьего декабря. Шел мокрый снег, с моря дул порывистый, слепящий ветер, под ногами хлюпала жирная нефтяная грязь.

Ночевать он пошел к Байрамовым, но спать не пришлось. То, что он услышал от Абдулы, было очень тревожно. Все трое Шендриковых, действуя исподтишка, развили бурную деятельность. Им удалось сагитировать несколько сот человек, которые пообещали завтра утром прийти на промысел и пустить буровые.

— Ничего, Ванечка, я тоже кой-чему научился, — сказал Абдула. — Пока ты шел ко мне, я обегал десять, нет, одиннадцать казарм, и все, кто там живет, мусульмане и русские, не пустят завтра этих… как ты их называешь?

— Штрейкбрехеров?

— Вот-вот… Мне трудно выговорить это слово.

— Ничего, научишься… Ты здорово помог нам, Абдула, — похвалил Фиолетов товарища. — Но давай-ка сходим с тобой еще в другие казармы.

Всю ночь они собирали добровольцев и вместе с ними пошли к буровым Нагиева.

— Стойте здесь… — распоряжался Фиолетов. — Здесь… Здесь… — Он расставлял рабочие пикеты на пути тех, кто собирался утром пойти на работу.

В шесть часов еще было совсем темно и тихо, только гудел вдали неумолчный нефтяной фонтан и бесцельно лилась, растекаясь по долине, нефтяная река.

Фиолетов с Абдулой обходили пикеты.

— Кажется, идут… — шепнул Абдула. Послышались приглушенные голоса, все ближе, ближе. Фиолетов пошел им наперерез.

— А вы куда? — спросил он у первого, кто направлялся к вышке.

— Не знаешь, что ли? — угрюмо ответил тот.

Голос показался Фиолетову знакомым, он поднял фонарь, осветил лицо и узнал Переделкина.

— Дядя Петя! — воскликнул Фиолетов. — Вот так встреча!

— А, это ты, Ванюшка… Ну здорово… Ты чего?

Он попытался пойти дальше, но Фиолетов загородил ему дорогу.

— Туда не положено, дядя Петя.

— Но, но… Что значит «не положено»?

— Есть решение стачечного комитета…

— Плевать я хотел на твой стачечный комитет. Хватит! Набастовались! Я на работу иду, понял?.. Нам жрать неча.