Карс наклонился и коснулся губами её лба, висков, глаз, погнал дыхание ниже - от подбородка к шее, от шеи - к ключице, от ключицы - к соску... Он пил её, как пил ту родниковую воду, которой она поила в лесу - жадно, растягивая глотки наслаждения, слушая, как понемногу, исподволь, Мара перестаёт торопиться и поддаётся ему, движениями чуткого тела указывая места для следующих поцелуев. Почему он забыл о себе, хотя одна единственная мыслишка так и билась пеной на волне 'Я не могу больше...'? Почему не бросался на совершенное тело, не брал восхитительную плоть жадно и грубо - ведь для этого она была создана... или, всё-таки, нет?

Больше не требовалось держать Мару за руки, и Карс отпустил. Раскрытыми ладонями повел по её мокрым скользким бедрам, разводя в стороны, пальцами огладил нежную кожу на их внутренней стороне, которая становилась бархатистой и горячей в том месте, где тела сливались в одно.

Мара широко раскрыла глаза, ощутив его пальцы в себе. Снова потянула, позвала, сжала с нечеловеческой силой. Но Карс тут же перехватил руки, распластал её живот своим, прижимая к песку, не давая шевельнуться, хотя у самого уже темнело в глазах. Едва касаясь губами мочки уха, прошептал, будучи не уверен - расслышала ли она в плеске волн его тихое: 'Шшшш, Гирами! Доверься мне, любимая!'. И продолжил сладкую пытку, мучая и её, и себя. Очень скоро она стала глиной в его пальцах, тёплой маслянистой глиной, в которую он погружался всё глубже, полностью теряя разум. Не осталось мыслей, исчезли звуки - плеск волн и шум ветра, погасли звёзды, отдав весь свет её сияющим глазам, и прикосновения перепутали хозяев, ибо кому из них они теперь принадлежали - Карс затруднился бы сказать. На пике очередной волны она все-таки притянула его голову к себе. Губы скривились в усмешке. На миг Карс похолодел - неужели та, тёмная Мара, вернулась из далёка, в которое её загнали его ласки? Но, нет, она лишь пыталась произнести непривычное, чужое слово:

– Пожаааалуйста...

Эта просьба и хриплый стон, мягкость и покорность хрупкого тела стали последними каплями. Уходя в поцелуй, как на глубину, ловя ритмичные движения её бедер и ускоряя их, Карс на миг ощутил, что смерть стоит за спиной, распластав крылья, и, ощутив, позабыл обо всём. Отпустил на свободу жар, так и тлеющий между ними, пытаясь укрыть Мару собой, внутри себя - не раскатать, но спрятать, не пронзить, но поглотить, смешивая жизненные соки, выпивая без остатка и так же отдавая себя. И когда она широко раскрыла изумрудные глаза и, выгнувшись, закричала в низко нависшее, любопытное небо, Карс засмеялся, ловя крик жадными, неукротимыми губами и осознавая старую, как мир, истину: 'Тот, кто отдаёт, получает вдвойне'.

После он отнес Мару к огню, уложил на свою одежду и вновь накрыл собой, словно одеялом. Она не сопротивлялась. Нежные тени ещё не покинули лица, руки и ноги были гуттаперчивы и послушны, словно жар движений Карса навсегда расплавил в ней тот жёсткий и беспощадный стержень воли, который позволял жить. Легко и благодарно касаясь губами её волос, пахнущих морем, юноша с грустью думал, что это не так. И мечтал, чтобы восход не коснулся неба шафрановым дыханием, не разбудил дремлющего в женщине непокорного и своевольного зверя.

– Что такое гирами?
– спросила Мара, перебирая светлые пряди его волос.

Карс подпёр щеку рукой, нависая над ней, разглядывая вблизи так, словно видел впервые. Она и казалась незнакомкой, до того новым и непривычным было мягкое выражение лица, свет глаз, ярких, как молодая весенняя трава.

– В горах есть озеро, которое даёт жизнь реке Таре, опоясывающей равнину внутри Арзиата своими притоками Ки-Тари и А-Тари. Вода в нём так прозрачна, что, кажется, будто её нет, так холодна, что не всякое сердце выдержит. На глубине живут маленькие серебряные рыбки - гирами. Когда светит солнце, кажется, что по дну разбросаны искорки света, драгоценные капли огня. На языке горцев 'гирами' означает капелька.

Мара улыбнулась. Так слабо и нежно, что у Карса защемило сердце. Настоящая капелька стекла с уголка её глаза, прочертив по виску мокрую дорожку.

– Что ты?
– он стер влагу подушечками пальцев.
– Зачем?

– Так должно быть, да?
– спросила Мара и спрятала лицо у него на груди.
– Детские мечты... должны закачиваться так...

Карс растерянно обнял её и почувствовал, как вздрагивают худые плечи.

– Не плачь, моя Гирами... Или я сделал тебе плохо?

– Я хотела убить тебя, - последовал глухой ответ. Мара упрямо не показывала лица, и Карс понимал - почему. Понимал и ощущал себя так, словно был у неё первым.

– Там, в воде, я хотела принести тебя в жертву...

– Кому?

– Таи Талассе, морскому богу...

– Ты язычница?
– спросил Карс, вовсе не удивившись, и отстранённо подумал, что старуха-смерть снова обошла стороной. Или ещё нет?

Он гладил шелковистую кожу на её плечах, как вдруг пальцы нашли и осознали плотные длинные шрамы, шедшие поперёк спины. И тут же Мара затихла и напряглась, готовясь отодвинуться.

Карс подтянул её к себе, перевернул на живот и принялся целовать давно зажившие белёсые следы. Кровь прилила к вискам - глубокими метками витого кнута обычно отмечали непокорных рабов. Вопросы буквально разрывали гортань, но Карс, сцепив зубы, молчал, поцелуями заменяя растерянность, гнев, недоумение. Он не спросит... Не спугнет... Время остановилось в эту ночь и потекло вспять... Может быть, когда-нибудь, она расскажет сама...

– Я хотела тебя убить, - снова повторила Мара, так и не дождавшись от него вопроса.