Шрифт:
– Да вряд ли, - покачала седой головой с собранной на затылке шишкой волос Софья Григорьевна.
– Таких деревень в наших краях много. А у нашей и название потерялось. Была Андреевна, потом Сталинка (говорят, тут проходил вождь народов в начале прошлого века), потом Новая Андреевна, потом село Тихое… а теперь уж тише некуда.
И старуха сипло рассмеялась и встала.
– Так что вы на этот раз хотели попросить?
– Михаил к ней приходил время от времени за хорошей книгой. Ту, которую он читает, он обертывает в старую газету, и это очень понравилось бывшей учительнице.
– Вот, не желаете ли воспоминания маршала Жукова?
– Я читал, спасибо.
– А воспоминания генерала Гудериана?
– Это немецкого генерала?
– удивился Михаил.
– Да. Купила на вокзале, когда в город ездила к внуку. Умная книга. И о русском солдате хорошо говорит. Он же учился в СССР, в Академии генерального штаба…
Михаил слышал об этом в армии. И наверное, мемуары фашистского генерала очень интересны. Но ему бы сейчас что-нибудь про любовь…
Старуха догадалась - протянула парню томик Бунина, "Темные аллеи".
5
Но почему же не едет милая Настя?
Пишет снова, что мать хворает… что сменщица заболела и никак нельзя оставить работу в кафе…
"Миша, я тебя часто вижу во сне и целую, целую, целую… А ты вспоминаешь обо мне?"
"Конечно, вспоминаю. Даже не то что вспоминаю - все время помню. Вот нашим бабулям сухостой везу - а о тебе думаю, у нас-то березовых полешек полные сени. Если даже мороз до мая - хватит".
"Милый Миша! Сегодня проснулась, а в окно стукнулась синица. И смотрит, и смотрит. Думаю, не от тебя ли привет? А мама говорит: синица не к добру, даже к смерти бывает она. Я вся в тревоге: как ты там? Говорят же: закон - тайга, медведь хозяин. У тебя ружье-то есть? Береги себя. Настя".
"Милая Настенька! Медведей сто лет здесь не видели, а и зайдут - у нас целая артиллерия. У старика Петра Павловича двухстволка-переломка, у меня от прежних хозяев берданка, жаканами заряжена, да у Аллы Митрофановны "тозовка" со старых времен в сенях висит. Так что никто сюда не сунется. Когда же ты приедешь? У меня припасены и малосольные огурцы, и помидоры, и всякая ягода… Одна бабуля кутенка мне подарила, белая
пушистая лайка, ну прямо как шар. Я учу его разговаривать, а иногда перед горящей печкой мы песенку про тебя и меня сочиняем… он подпевает…"
"Я очень тронута, что ты с собачонкой песенку про нас сочиняешь. Значит, по-настоящему любишь. А как зовут песика?"
"Милая Настенька, до твоего приезда я решил ему имени пока не давать… вот как ты назовешь, так и будет… "
"Я так рада, что у тебя есть друг…"
Наверное, рада. Но письма-то все короче. Да и реже. Иной раз за две недели одно письмо. И тяжелые сомнения начинают одолевать Михаила. Упрекать Настю за нерешительность он не может - что же поделаешь, если у матери ноги больные… вон у Аллы Митрофановны в деревне вены какие на ногах, Михаил случайно подметил, когда ей шарниры на калитке смазывал (скрипят), а хозяйка на крыльцо вышла босая. И с тех пор мерещится Михаилу, что у Настиной матери точно такие же ноги - в буграх и синих выпуклых трубках вен…
И если сменщица захворала, ОРЗ подцепила, хрипит, то, конечно, до работы с клиентами ее допускать нельзя! Здесь, в деревне, у Клавдии Петровны, например, тоже нос красный и в груди клекот, холодной воды с утра попила… а может, радиация попала, как она объясняет соболезнующим.
И все кажется Михаилу, что сменщица у Насти ну точно такая же, как Клавдия Петровна, только моложе, понятно, но у нее нос такой же багряный и губы обметало… Тут бы и самой Настеньке надо подальше от нее держаться…
А время идет, рано смеркается, ноябрь. В прежние времена в эту пору, говорят старухи, свадьбы игрались, из деревни в деревню нарядные люди ходили с гармошками и пели.
Птиц давно уж нету, улетели на юг. Но снег до сих пор не выпал, на Сибирь не похоже. В ведрах за ночь вода разве что тонкой ледяной пленкой покрывается. Тепло! Временами сильнейший ветер с юга мчится, как поезд над тайгой, доносит запах гари… где-то лес горит…
И песик скулит на крыльце. Тревожно ему, и у Михаила тревога на душе. И решился Михаил: надо, пора съездить в город, повидать любимую. Долго колебался - не обидится ли? Толкнет в грудь и без всякого смеха воскликнет: ты меня подозреваешь в неверности?!
Последней каплей на невидимых весах сомнений стали слова Нины Тихоновны. Проходила эта маленькая старушенция в красном платке, в ватной фуфайке и драных "канадках" мимо ворот Михаила, а он стоял на крыльце, уныло глядя за речку, за холмы и сизые леса.
Старушка остановилась, прохихикала:
– Не уследишь отседа, милый дружок, мы, женщины, народ лукавый… - И дальше прошастала, Баба-Яга подковерная.
Вот и двинулся в дорогу Михаил - пешком до Поселка геологов, оттуда на попутном грузовике до райцентра, а дальше - на вполне еще не старом, длинном немецком автобусе до самого города…