И в самом деле — ему-то что? Илья не мог долго смотреть в пустоту ее глаз и наклонился к псу, чтобы погладить и спровадить его. Когда он снова выпрямился, то был уже заслонен показной уверенностью.

— Почему в хату не зовешь?

— А я знаю — у тебя есть время или ты только до порога? Вон слышу — Ванька движок не глушит. Керосину не жалко?..

— Ее слова были, как мыльные шарики: ничего не весили, ничего не значили. Она повернулась и пошла в хату, оставляя за собой незримую стену. Чтобы пройти сквозь эту стену, Илья весь собрался, даже несколько мгновений не дышал. Было бы счастьем, если б он мог вот прямо сейчас вернуться к вертолету, улететь, забыть Марию... да, да — это самое главное: стереть о ней память, как в компьютере, без следа.

Проходя мимо зеркала, Мария опустила платок с головы на плечи и поправила нечесаные волосы. Потом все же взяла расческу; продрать ее через толщу тяжелых, плотных волос было непросто. В зеркале она увидала, что Илья смотрит не на нее, а куда-то в сторону. Она проследила его взгляд. Илья глядел на бутыль самогона и стакан, которые все еще стояли на полу. Ну и ладно...

— Позавтракаешь?

— Нет. – Он так ничего и не спросил. Сел к столу и невидяще уставился в окно. — Не нравится мне эта чертовщина. И без нее тошно... Чую — беда идет.

— Я свою беду пережила, горше не будет.

— Господи!.. — Это был не голос, это был стон. — Ну что ж мне такое сделать, чтоб вырвать тебя из прошлого?

Он столько раз говорил ей, что нужно жить сейчас, сегодня, что нужно радоваться жизни, наслаждаться ею — ведь есть чем наслаждаться! — нужно только открыть себя для этого, открыть глаза и увидеть это рядом. Какой смысл жить с закрытыми глазами, перебирая прошлое и теребя старую рану? Он столько раз говорил ей: я понимаю, твой мазохизм — это болезнь, и как всякая болезнь — она требует времени, другого лекарства нет, пока не придумали, — но хоть попробуй бороться! сделай хоть небольшое усилие... Он уже столько раз говорил ей это, что повторять не имело смысла: эти слова она не хотела слышать — и потому не впускала в себя. Вот если бы он мог молиться, как она, у них бы появилось что-то общее. Прежде она никогда не молилась, а теперь только это ее утешало. Ее единственное лекарство. Все молитвы обращены в прошлое, думал он. Если нет энергии, чтобы заживить рану, где еще ее взять? — разве что у Бога попросить...

После университета ему стало трудно говорить с ней. Теперь в разговоре с ней ему приходилось контролировать каждую свою фразу. Он сознательно адаптировал себя, стараясь подстроиться к ней, а она это видела — умная ведь баба. Вначале это ее смешило, а потом стало раздражать. Иногда ему даже казалось, что теперь она его за это презирает. Повернуться и уйти — если б он только мог!..

— А ты ничего не делай. И ничего не говори, — сказала Мария. — Так будет лучше.

— Кому лучше? Ведь я не могу держать это в себе! Ты хочешь, чтоб я сидел, сложа руки, и покорно смотрел, как ломается наша жизнь?

— Смотреть не на что, Илюша. Она давно уже сломана. Она развалилась на два куска, и склеить их нечем.

Волосы были уже расчесаны, но Мария снова и снова погружала в них гребень и вела им по всей длине медленно-медленно. Прежде у нее не было этой привычки, отметил Илья. Своеобразная медитация. Паллиатив молитвы. Вот в чем ужас: она это делает естественно, а я препарирую и вместо живого чувства получаю бесполезную информацию.

Мария в зеркале взглянула на него.

— Так что же случилось, Илюша?

— Тяжело на душе... Места себе не нахожу... Ночью приснилась мама, попросила помочь ей собрать вещи... — Вот это — правильные слова. Понятные ей. Сближающие с ней. — Я бы сказал — это не страх, а опасение... Что-то появилось в воздухе... или во мне... Я еще не понял — что это... — Илья барахтался в словах, искал, искал, но не было такого, которое могло бы пробиться к ее душе. — Ты же знаешь, какая у меня интуиция. Мне не обязательно видеть опасность. Она еще только где-то сгущается — а я уже здесь, — он ткнул указательным пальцем себе в темя, — эпифизом ее ощущаю.

— Тогда не испытывай судьбу — уезжай. Скройся. Купи себе виллу на каком-нибудь греческом острове — ты ведь столько мечтал об этом! — и живи там спокойно хоть всю жизнь. Денег, слава Богу, хватит, — награбил их выше горла.

Она это сказала без злобы и иронии, просто сказала. Можно было и не отвечать — ведь не об этом шла речь. Но у Ильи сорвалось:

— Я не грабитель. Я экспроприатор.

— Да называй себя, как хочешь. Мне-то что? Твоя совесть — твоя забота.

Илья подошел к ней, обнял сзади — и словно погрузился в нее. Она не противилась, не зажалась, но ее тело ничем ему не ответило. Мыслями она была где-то в другом месте.

— Послушай, Маша... Ну давай сделаем попытку — уедем вместе. Ведь тебе необходима пауза. Отдых. Может быть, новые впечатления — это как раз то, что станет для тебя эликсиром. Ведь пока не попробуешь, не узнаешь. Совсем иной мир, другие люди...

Мария высвободилась из его рук.

— Опять ты за свое...

— Так ведь надо же что-то делать! Нельзя же так жить!

— А я и не живу. Я умерла вместе с моим сыночком. — Ее глаза наполнились теплом. — Не тереби ты меня, ради Бога. Я ухаживаю за его могилкой, и жду — ты же знаешь — лишь одного: чтоб меня положили в землю рядом с ним.