Илья застонал.

— Ну как!.. как мне к тебе пробиться? Как втолковать, что клин клином вышибают? Ты только согласись! — я тебе таких мальчишек настрогаю...

Он почувствовал, что сейчас расплачется, но не собирался прятать этих слез. Жаль только, что такие слезы смертельны для отношения женщины к мужчине.

Боковым зрением он уловил движение за окном, резко повернулся — и перевел дух: это был всего лишь председатель сельсовета. Илья разозлился не столько на него, сколько на себя: пуглив стал не по делу.

— А, черт! Старосту нелегкая принесла. Опять что-нибудь просить будет.

Председатель заглянул в окно, заслоняясь ладонью от солнечных бликов на стекле, разглядел, что Мария машет — мол, заходи, — постучал сапогами на крыльце, сбивая снег, и вошел в горницу улыбчивый и уютный. От кожушка он избавился еще в сенях; теперь на нем был серый залоснившийся пиджачок, тесноватый ему в плечах, зато в лацкан были тяжело впечатаны две «Красных звезды».

— Здорово, молодята!

В его глазах просверкнула искра иронии, замеченная, скорее всего, только им самим, и все же из предосторожности председатель тут же ее раздавил. И уселся за стол с радостным видом деревенского хитрована-дурочка. Его превосходство было достаточно велико, чтобы позволить себе эту беспроигрышную роль.

— Как я вам рада, дядько Йосип! — Мария посветлела — сперва лицом, потом вся. Невидимая мгла, наполнявшая комнату, как табачный дым, теперь рвалась и таяла, уползая в углы. — Может — согреетесь с морозцу?

— У тебя, Мария, самограй знаменитый. Не откажусь. — Он достал пачку краснодарского «мальборо» и протянул Илье. — Ты еще не стал смолить?

— Пока не с чего.

— Дай Бог, дай Бог... — Председатель закурил и выдержал паузу, давая Илье время смириться с ситуацией. — Ты не серчай, командир, я бы не врывался нахалом, попозже бы зашел. Да вижу — Ванька движок гоняет, надо понимать — ты наскоро. А у меня к тебе дело.

Он откинулся на спинку скрипнувшего стула и стал с удовольствием наблюдать, как Мария заполняет стол снедью. Сулея с прозрачным самогоном, в котором, как в аквариуме, жили листья зверобоя и мелиссы, красовалась точно в центре, а вокруг нее — нет, не по кругу, а вроде бы по спирали, в раскрутку, — появлялись глиняные миски. С квашеной капустой, с солеными помидорами (тугие, аккуратные красные бомбончики, пересыпанные укропом и дольками налитого рассолом чеснока), с дымящейся (прямо из печи!) картошкой в мундирах, с маринованными огурцами. Дух был такой, что сердце переворачивалось.

— Мария, а огурчики-то выдерживала на хрене?

— И на хрене, и на смородиновом листе, и на виноградном.

Колбаса была светлая, без крови; сало на липовой дощечке тускло отсвечивало крупной солью. Они утяжелили палитру ароматов, но когда Мария стала резать, прижимая ее к груди, толстыми ломтями паляницу — ее запах восстановил нарушенное равновесие.

— Это ли не рай?!

Председатель налил в два стакана, жестом пригласил Илью. Тот сел напротив — прямой и жесткий, потому что должен был контролировать себя, чтобы досада не выродилась в злость. Вот этого он позволить себе никак не мог. Это знали оба, и оттого досада распухала в Илье, как тесто, расползалась, заливая каждый закуток души, и отвердевала в них, словно собиралась поселиться в душе навсегда.

Председатель выпил самогон медленно, с наслаждением, не дыша. Поставил стакан — и еще несколько мгновений сидел с восторгом в глазах, а потом с таким же восторгом, расхваливая хозяйку, навалился на закуски. Илья выпил — как воду; отставил стакан — и ждал.

— Видишь ли... — сказал председатель, срезая тончайший кусочек сала, попробовал его одними губами, удовлетворенно хмыкнул, разжевал — и весело взглянул на Илью. — Рекомендую. Поэма. Чем кормишь — то и ешь. — Он придвинул к себе дощечку с салом и стал счищать ножом соль. —– На твою долю отрезать?

Илья отрицательно качнул головой.

— Так вот... Какое было лето — сам знаешь. Корму запасли мало, трава — как проволока... А нынешней ночью и вовсе беда пришла: буря разметала два самых больших стога, да так, что и собирать нечего. — Председатель отрезал себе сало, положил на ломоть хлеба, но есть не стал. Опустил руки на колени и с неожиданной тоской в глазах посмотрел в окно. Потом опять взглянул на Илью. — До первой травы не дотянем. Покупать корма — таких денег у громады нет. Боюсь, скоро коровенки под нож пойдут...

— Понятно. — Илья произнес это врастяжку. И даже с ноткой брезгливости. Ну ничего он не мог с собой поделать!.. — Чего сопли размазываешь? Сказал бы прямо: нужны деньги.

— Нужны. Да деньги у тебя не те, чтоб их брать в долг.

— Не смеши, староста. Какой долг? — Досаду из души у Ильи словно сквозняком выдуло. Вот в чем спасение его души — в иронии. «Ирония и жалость» — вспомнил он любимого классика. Спасение и утешение. — У тебя такое замечательное зрение, что ты видишь свет в конце твоего тоннеля? А там — денежки лежат?.. Да никогда их у вас не будет! А и появились бы — все равно б вы их мне не вернули.