И все-таки — то ли случайно, то ли интуитивно, — а председателю удалось напасть на верный след.

Свой поиск он начал с угла той улицы, напротив которой в густом таинственном мраке стоял ночной настороженный парк. Бегенч включил фонарик и медленно двинулся по узкому тротуару вдоль домов. Он останавливался возле каждой калитки, каждых ворот, шарил по земле лучом фонарика и двигался дальше. Так он миновал пять или шесть домов — и все безрезультатно. И вдруг возле калитки следующего дома он обнаружил на тротуаре несколько зерен пшеницы. Подошел к воротам. Здесь просыпанного зерна оказалось больше.

Окна в доме были закрыты ставнями, но в узких щелях между створками желтели полоски света. Ораков постучал в калитку. В ответ за забором громко залаяла собака. Долго никто не выходил. Стук пришлось повторить несколько раз. Наконец за калиткой послышались шаркающие шаги и недовольный хриплый голос:

— И кого в такую пору тут носит?

— Откройте, пожалуйста, — отозвался Ораков.

Заскрежетал железный засов и вслед за этим со скрипом приоткрылась калитка. В узком проеме вначале показался старый, словно в наморднике, в железной сетке закопченный фонарь. Потом калитка открылась шире и за фонарем возникла темная фигура пожилой женщины в белом платке.

— Чего вам? Кого ищите? — спросила она грубым голосом.

— Пшеницу ищу, — откровенно признался башлык.

— А мы тут причем?

— Да, говорят, вы покупали на днях, — взял он на пушку старуху.

— Вранье все это! — воскликнула она, негодуя. — Вранье! — И заперла калитку.

— Ну, тогда… пришлите кого-нибудь из мужчин! — крикнул ей вдогонку Ораков. — Есть у вас мужчины?

Ответа не последовало. Но отступать Ораков не хотел. Он снова стал стучать в калитку.

— Что ты барабанишь, как сумасшедший? — строго спросил из-за калитки мужчина, очевидно, давно уже притаившийся там и скрытно следивший за всем, что происходило на улице.

Снова лязгнул засов и на улицу вышел высокий седой старик.

— Вы хозяин этого дома?

— Я хозяин, — ответил старик.

— Покупали на днях пшеницу?

— Нет, не покупали.

— Не обманываете?

— Зачем обманывать вас…

— А это что? — Ораков бросил луч фонарика на землю и провел им туда-сюда по рассыпанным зернам пшеницы. — Это откуда?

— А я почем знаю? Может, кто просыпал… случайно, — почесал в затылке старик.

— А вы, значит, ни при чем?

— Значит, ни при чем.

— Это неправда, — возвысил голос Ораков. Он чувствовал, что старик обманывает его. — Хочу сообщить вам, что преступники, укравшие зерно, уже пойманы и находятся под следствием. Они-то и указали ваш адрес.

— Да что вы!.. Никакой пшеницы у нас нет! Не покупали мы. Да и что вы привязались к пожилым людям в такой час? — с горькой обидой произнес старик, и Ораков готов был поверить его словам — с таким неподдельным волнением и искренностью они были сказаны. И хотел было уже расстаться, но какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что старик лжет, что пшеница здесь, у него.

— Поверьте, я не хочу причинять вам неприятности, — дружелюбно произнес Ораков, — напомню лишь, что закон строго карает тех, кто укрывает и хранит краденое.

В ответ старик лишь сердито засопел.

— И не хотелось бы сюда приглашать милицию, — продолжал председатель. — Мы могли бы все уладить и без нее: вы отдаете нам пшеницу, мы забираем ее — и дело с концом!

— Да черт его знает, какая она, пшеница-то! На ней ведь не написано: краденая она или нет! — сдался старик, которому, видимо, жалко было потраченных денег. — Ладно уж, забирайте. Только меня потом по судам не таскайте…

— Хорошо. Но сперва покажите ее, — попросил Ораков.

Хозяин убрал собаку и провел председателя в кладовку.

Ораков включил фонарик, осветил им тяжелые мешки, сложенные у задней стенки. Убедившись, что это мешки из его колхоза, вышел на улицу и послал шофера за грузовой машиной.

…Часа через два пшеница была погружена и отправлена на участок. Амана — в виду отсутствия явных улик — из-под стражи освободили. Выпустили на свободу и его товарища. Вернув пшеницу, Ораков решил избавиться и от изрядно надоевших ему сельских тунеядцев. Хотел он сделать это с помощью милиции — так было бы проще, — но после некоторого размышления убедил себя в том, что можно будет обойтись и без нее.

«Тунеядцы — это ведь тоже люди, — рассуждал Бегенч. — Надо встретиться с ними и поговорить откровенно. Может совесть-то в них и заговорит. Ну, а если не поймут доброго слова, тогда можно и меры какие-то принять…».

От такого плана башлыка настойчиво отговаривал Курбан.

— То, что вы задумали, яшули, это опасно, — говорил шофер. — Ведь эти головорезы в трезвом-то виде, как порох. Того и гляди взорвутся. А если подвыпьют… им море по колено. Убить могут!

Ораков и сам понимал, что встреча с тунеядцами, людьми отпетыми, злыми, может кончиться для него трагично. Но был он человеком твердым, смелым и редко отступал от намеченной цели.