— О чем мечтаете, Бегенч Оракович? — спросил я его, когда устал от долгого молчанья.

— О многом мечтаю, — сказал он тонким, с хрипотцой, голосом, бросив на меня короткий взгляд. — Да толку мало. Мечты-то сбываются редко.

— А если бы сбывались часто, то и мечтать на надо.

— Взять хотя бы сбор помидоров, — сказал Ораков, не обратив внимания на мою шутку. — Какая нудная работа! Давно я мечтаю, чтобы переложить ее на плечи машин. Овощевод тысячу раз спасибо сказал бы. И вот нашлись люди, которые не только мечтали об этом же, но и провели интересный научный поиск. Я имею в виду успехи молдавских ученых. Слыхали об этом?

— Нет. Не приходилось.

— Тогда послушайте. Вначале ученые попытались создать сорт, плоды которого созревали бы сразу на всем кусте. Но такого сорта они не получили. Другое важное качество помидора — прочность. После машинной уборки он должен выглядеть так свежо и аппетитно, как будто его только что сняли с грядки. Немало особенных качеств требовалось и от машины, в создание которой мало кто верил. Когда проблем накопилось много, ученые поняли, что в одиночку их не решить. К такому же выводу пришли и конструкторы машин. Они объединили свои усилия и после долгих поисков пришли к выводу, что совсем не обязательно, чтобы плоды на кусте созревали одновременно. Вполне достаточно того, чтобы они не опадали в течение месяца и ожидали, пока поспеют остальные. Долго бились, а сорт такой вывели. Но и его пришлось отвергнуть. Обломившаяся плодоножка, на которой держится плод, во время уборки прокалывала спелые помидоры.

Ученые зашли в тупик.

И в это время кто-то вспомнил о помидорах с Галапагосских островов, в архипелаге Колон, затерянных в бескрайних просторах Тихого океана. В плодоножке томатов с Галапагоса нет пробкового слоя и при ее разрыве не образуется пенек, который обычно прокалывает плод. Вот этот-то сорт с мягкой плодоножкой в пригодился для машинной уборки. Одну из своих машин вместе с семенами помидоров молдавские ученые обещали и нам. В будущем году начнем их испытывать. Очень хочется, чтобы результат был хороший.

— О чем я еще мечтаю? — продолжал Ораков, задумчиво глядя перед собой. — Да вот хотя бы о нашем знаменитом ахалтекинском скакуне.

— О нашем коне? — усмехнулся Курбан. — А зачем о нем мечтать-то? В нашем колхозе их не меньше сотни будет. И каждый — как картина!..

— В том, что это хороший конь, никто не сомневается, — как бы подхватив мысли Курбана, сказал Ораков. — И я его люблю. Иной раз смотришь на него и думаешь: сколько в нем красоты, благородства, легкости, ума… Безукоризненно стройный, высокий. Голова и ноги словно точеные. Гладкая шерсть блестит, как дорогой атлас. И весь он, как натянутая струна. Лиловые глаза горят и смотрят вдаль. И видно, какая мощь в нем бурлит — стоять не может — пляшет, перебирает ногами. Дай только волю… Дай! И полетит, как птица!.. Вот на таких конях двадцать веков назад ездили парфяне. Парфия была могучим государством. В одном из сражений, благодаря своей коннице, парфяне разгромили римские войска и взяли в плен знаменитого полководца Красса. Что и говорить! Всем хорош наш конь! Да беда в том, что число лошадей ахалтекинской породы становится все меньше. Правда, и до сих пор его разводят. Везде понемногу. Но зачем дробить поголовье и распылять средства? — часто думаю я. — Не лучше ли все сосредоточить в одних руках и вести коневодство по-настоящему, как заслуживает того ахалтекинский конь. Я просто счастлив был бы, если бы эту работу поручили нашему хозяйству!

Ораков несколько секунд помолчал, словно давая себе передышку. Потом, повернувшись ко мне, сказал:

— Не надоел я еще?

— Мне — нет. Не знаю, как Курбану.

Глянув на башлыка, Курбан почтительно сказал:

— Когда вы говорите, яшули, дороги не замечаешь. Когда вы молчите — дороге нет конца.

— Что ж… Тогда я продолжу, — молвил Бегенч, — Тем более, что я, кажется, не сказал главного. А это главное — наша молодежь. Весь колхоз держится на ней. Она в поле, и на фермах, и за отарами ходит. Везде она. Каждым своим успехом, каждой победой колхоз обязан ей. Поэтому заботиться о молодежи — это священный долг старших, закон нашей жизни. Кое-что в этом отношении уже сделано. Построены Дом культуры, кинотеатр, библиотека. Но это только начало. Теперь на очереди — ресторан. Да, да!.. Ресторан — большой, современный, как в городе. Он должен быть красивым и уютным. Каждый, кто придет туда, сможет потанцевать, послушать музыку или просто — отдохнуть. А можно и праздник семейный справить: свадьбу, юбилей, рождение ребенка. Можно отметить победу в соревновании. В самом деле, почему не придти в ресторан коллективно, всей бригадой и не отпраздновать победу! Деньги на строительство ресторана есть. Значит, и эта мечта станет явью.

— Да, яшули, неплохо бы вечерком в ресторан заглянуть, — воодушевленный рассказом башлыка, мечтательно произнес Курбан, — да вряд ли удастся: башлыка некому будет возить.

— Ну вот… Еще и ресторана нет, а ты уже ноешь, — рассмеялся Бегенч. — В крайнем случае, сам за баранку сяду! Согласен?

— Нет. Никуда вас одного не отпущу. Особенно ночью, — решительно заявил Курбан. — Бог с ним, с рестораном…

— Ай, берекелла! Молодец! — чуть слышно сказал Ораков и ласково посмотрел на водителя.

В это время машина свернула налево, на переезд железной дороги, проскочила его и по ровному шоссе помчалась навстречу поселку, утопавшему в зелени молодых деревьев. Вскоре мы прибыли на участок Гаплан. Здесь Ораков управился со всеми своими делами и примерно через час мы возвращались обратно. Все это время у меня из головы не выходили слова шофера о том, что он ни за что не отпустил бы председателя одного — особенно ночью. Они напомнили о желании спросить у Оракова, как работалось ему последние четыре года и что слышно о Желтозубом?

— В основном работалось неплохо. Но были, как говорится, и «сюрпризы», — печально улыбнулся Ораков, поворачиваясь ко мне лицом. — Прошу заметить, что все они, то есть сюрпризы, были преподнесены накануне выборов, когда я баллотировался как кандидат В депутаты Верховного Совета СССР.

— Теперь о Желтозубом. Ничего конкретного о нем сказать не могу. С ним я ни разу не встречался и судить о его зловредных действиях против меня не берусь. Может, были. А, может, и не было. Не пойман — не вор.