Шрифт:
Как известно, среди друзей Дантеса периода его службы в России был и Григорий Яковлевич Скарятин (тот самый, которого императрица называла когда-то «Маской»). Если отношение Долли Фикельмон к Дантесу было резко негативным, то к его другу Скарятину она была «привязана <…> всей душой» и питала к нему «нежную дружбу». Приезжал Скарятин и в Теплиц, где, покинув Россию, проживало семейство Фикельмон.
Карьера Григория Скарятина была весьма стремительной. Отчасти причиной тому была Венгерская война. Если 6 декабря 1838 г. он был назначен флигель-адъютантом, то с начала 1842 г. уже произведен в полковники, а 30 марта того же года «за отличие в делах против неприятеля произведен в генерал-майоры с назначением в Свиту».
Однако столь быстрый взлет был прерван его гибелью. «Убит в сражении» под Шесбургом 9 июля 1849 г. — так значится в послужном списке кавалергарда. Геройски погибшему на чужой земле был установлен обелиск, на котором начертано:
В связи с его гибелью Долли Фикельмон писала своей сорокалетней одинокой сестре Екатерине, остававшейся по-прежнему одной из любимых фрейлин императрицы Александры Федоровны:
«Я только что узнала, что ты и я потеряли один из предметов нашей самой нежной привязанности. Григорий Скарятин умер, как герой». «Увы, ужас войны чувствуешь тогда, когда ты потеряла кого-нибудь, кто тебе дорог»{756}, — писала она позднее.
На ту пору генералу Скарятину было чуть более сорока лет.
Как это ни странно, в число привязанностей «графини Долли» помимо друзей Дантеса входили и друзья Пушкина. Среди них в первом ряду — Вяземский и Жуковский. В письме из Теплица она писала сестре: «Вяземские провели с нами вечер, возвращаясь из Карлсбада»{757}. Ранее, 7 января 1839 года, она извещала князя Вяземского и о своих встречах с Жуковским:
«Жуковский настолько влюблен в Рим, что ему от этого двадцать лет или того меньше, если такое возможно. Он ходит туда и сюда, он в постоянном восхищении, никогда не устает и забывает обо всем, но не может утешиться от того, что нужно так скоро уезжать»{758}.
«Ваша дружба, доказательство которой я вижу в присланных вами мне строках, создана для того, чтобы быть довольным жизнью. Сохраните эту дружбу для меня, так как я знаю ей цену»{759}, — писал, в свою очередь, Жуковский графине Фикельмон еще летом 1832 года.
Спустя 12 лет, в августе 1844-го, Дарья Федоровна, встретившись с Жуковским во Франкфурте, была представлена его молоденькой жене, которой едва минуло 22 года. Под впечатлением этой встречи 29 августа Долли писала сестре Екатерине:
«Его жена прелестна, ангел Гольбейна, один из этих средневековых образов, белокурая, строгая и нежная, задумчивая и столь чистосердечная, что она как бы и не принадлежит к здешнему миру»{760}.
16 января уже следующего, 1845 года Жуковский радостно извещал Дарью Федоровну о рождении сына, «…который, как звезда с неба, появился на свет в первый день года (1/13 января). <…> (Жена. — Авт.) …сама выразит вам радость, которую доставило ей ваше прелестное письмо, живо напомнившее нам обоим и вашу душу, такую добрую и ласковую, и черты вашего лица, и звук вашего голоса. <…> Моя жена просит вас принять уверение в ее признательной дружбе: вы были для нее мгновенным видением, но видением, которое можно назвать откровением <…>»{761}.
Родившегося сына Жуковские нарекли Павлом. За три года до этого в семье Василия Андреевича родилась дочь, названная Александрой.
Узнав о рождении первенца, А. О. Смирнова (Россет) отправила в Германию нежное письмо своему «старому другу» Жуковскому:
«Флоренция, 7 декабря <1842>.
Где пропадает ваше письмо, бог весть, добрый и милый Василий Андреевич. Знаю однако ж через Кривцова и по вашему письму к Перовскому, что у вас родилась прекрасная, здоровая и голубоглазая девочка с черными волосами, толстыми губами и прекрасными ручонками… Итак, добро пожаловать, ваше превосходительство Александра Васильевна Жуковская… Добро пожаловать, Сашка, Сашурка или Мосечка…
Брат мой Аркадий свидетельствует свое почтение, а я прошу вас поцеловать милую вашу жену нежно за меня и передать ей мое поздравленье и пожелать ей еще дочку или сына. Мне кажется еще дочь, мне как-то нравится, что у меня три грации в доме. Старшая моя умна, как бесенок, любит учиться… Вторая, Софишка или Фифишка, очень хороша, добра и мила, а третья — просто Моська. Вот мои три грации, были бы здоровы, — это главная забота…
Прощайте, старый друг, молодой отец и счастливый муж… Вчера были именины Екатерины Андреевны (Карамзиной. — Авт.), от них не имею ни весточки, Сонюшке нет времени писать, ей надо болтать в красной гостиной, и отсутствующие друзья для нее не существуют.