— Хлебушка захотели? — пританцовывал он на одной половице. — А ты у меня попроси!

Если бы тот знал, глаза какого человека смотрели на него! И сколько решилось в этот момент! Какие эшелоны с «крепкими» мужичками потянутся скоро на север!

Ожидая своей судьбы, Павлов перестал выходить из гостиницы. Пока Тимошенко громовым голосом не погнал его в Минск. Но этот гром звучал для Павлова лучше всякой музыки.

Утром в промозглой сырости машина помчала его на аэродром. Когда были отданы последние распоряжения, когда самолет оторвался от земли и взял курс на запад, Павлов немного успокоился и задремал после бессонной ночи.

Очнулся отдохнувший, посвежевший. Самолет пробил облака. Их белая пелена осталась далеко внизу. По синему небу догоняло веселое солнце. И чувство уверенности, незыблемости привычного хода вещей, как в природе, так и в жизни, вытряхнуло из сознания Дмитрия Григорьевича последние остатки неуверенности. Он опять был собой — командующим Западным округом, на который возлагалась защита страны.

До Белостока оставалось несколько минут лета, и Павлов отложил все размышления до встречи с Коробковым. Он заставил себя отдохнуть и вдруг вспомнил — с удивлением и новым своим высоким видением недавнюю встречу с Людмилой. Подивился стойкости молодых впечатлений. Как? После Испании, кремлевских кабинетов, общения с выдающимися людьми его память удержала облик молодой женщины, которая всего один год царила в его сердце. И, главное, отвергла. Пусть он добивался, страдал. Но столько помнить? Наверное, он слишком серьезно относился к ней. В этом вся штука. Яркая чернобровая дивчина была нужна ему не на приключение, а на всю жизнь. Вот бы он влип! Вчерашняя встреча была последней. Он и на нее не имел права. Но какая же стойкая вещь — юношеские влюбленности.

С чувством досады Павлов отогнал воспоминания. Все-таки место этих потаскух должно быть строгим и определенным. А племянница мила, подумал Дмитрий Григорьевич, но не смог восстановить в памяти лицо девушки, фигуру, голос. Только ощущение чистоты и волшебства. Точно свежий ветер коснулся. Это уже другая эпоха, сказал он себе, другое поколение. И наши пути никогда не пересекутся.

Ровное и доброе расположение духа вернулось к нему, когда он увидел на взлетной полосе весь генералитет Четвертой армии, и впереди — улыбающегося Коробкова.

Командующий Четвертой армией Александр Андреевич Коробков достаточно изучил своего начальника, чтобы угадывать его желания. На первом месте у Павлова всегда числилось дело. И Коробков без промедления доставил его в приграничный механизированный полк. Там с утра уже ждали командующего.

В первую очередь Павлов осмотрел танки. Литые башни замаскированных тридцатьчетверок радовали своей надежностью и мощью. Даже бывалые вояки подолгу останавливались, пораженные изяществом линий. Казалось, танк легок на ходу, подвижен. Так и было. Но толщина его лобовой брони превосходила даже немецкие «панцеры», а дальнобойное орудие способно было поразить любую цель.

Сбоку возник Коробков.

— Нам бы такие танки в Испании! А, товарищ командующий?

Дмитрий Григорьевич помедлил с ответом. Потом глаза его блеснули.

— Я и на старых гонял Гудериана.

— Сейчас он там. Напротив, — произнес Коробков.

— Ничего! Опыт пригодится, — кивнул Павлов.

На приграничном аэродроме командующий долго испытующе вглядывался в мужественные обветренные лица летчиков. Спросил как бы невзначай:

— В Испании кто-нибудь воевал?

Оказалось — никто.

— Значит, боевых навыков нет?

— Мы их тренируем! — бодро отрапортовал командир эскадрильи.

— Сколько налет у каждого?

— Уже по три-четыре часа!

Это подавалось как большой успех.

— А сколько у немцев, знаете? Прежде чем летчика выпускают в бой?

Пилоты молчали.

— Сто пятьдесят часов, — сказал устало командующий.

Ответом был птичий треск в зеленых березках.

— А мы их числом, товарищ командующий! — радостно нашелся румяный комэска. — И храбростью!

— Ну-ну… — командующий неопределенно кивнул.

Напряжение спало. Летчики заулыбались, дивясь находчивости командира эскадрильи.

— А нельзя отодвинуть аэродром? От границы… — тихо спросил Павлов у Коробкова. Но в наступившем молчании вопрос прозвучал неожиданно громко и внятно. Поэтому Коробков ответил открыто, широко улыбаясь:

— А кто позволит?

Всю дальнейшую дорогу командующий молчал, обдумывая увиденное.

Инспекционную поездку как будто одобрил, а на самом деле подсказал сам Тимошенко. И, конечно, совет был подан с учетом настроения Иосифа Виссарионовича. Павлову стало понятно, что Сталин недоволен инертностью командующих округами. И в то же время он всячески связывал их инициативу, чтобы не заронить искру в пороховой погреб, каковым сделалась Европа. Его тревожило положение на границе, и он, очевидно, был бы рад любому успокоительному сигналу. Вот за такими сведениями и был послан Павлов.

Почувствовав перемену в настроении командующего, Коробков тоже молчал. Оба генерала долго смотрели на освещенные солнцем леса и холмы.

Граница тревожила грозным безмолвием. Но оба — и Павлов, и Коробков — чувствовали, что главная опасность за спиной — в Москве.

Луга, заливные поймы источали покой и благость. Но Павлов знал, что в дремучих чащобах из-под мха выпирают броневые листы «панцеров». Орудийные стволы задраны с наклоном на восток. Прячась в лесу, ворочается могучий зверь. Куда он прыгнет? Вот в чем вопрос. И в какое время?