Советник Коля Тельчик сам готовил визит канцлера, не желая чересчур обременять службы Министерства иностранных дел. Неудивительно, что Геншер терпеть его не мог, и выступления Тельчика у министра иностранных дел ограничивались за годы несколькими консультациями. Канцлер хотел исключить Геншера из польской политики.

Между ними существовало принципиальное несогласие в основополагающем вопросе: статусе немецкой восточной границы. Тео Вайгель на встрече 1989 года подтвердил старую позицию, что только общее немецкое демократическое правительство сможет формально признать послевоенные границы. Геншер хотел определенности еще до визита в Польшу, ведь границы и без того уже были установлены со времени восточных договоров и общеевропейских совещаний.

Лично Коль склонялся к точке зрения Геншера, но речь шла о фундаменте власти. Не рассердит ли он таким закреплением границ избирателей и часть ХДС? Это могло стоить ему голосов избирателей и политической поддержки партнеров по ХДС, а СПГ во время настолько насыщенного периода во внешней политике постарается извлечь все выгоды.

СДПГ увидела шанс подлить масла в огонь и уложила позицию Геншера в федеральное постановление. Дошло до открытого противостояния. Коль взял трубку, переговорил с Геншером, заявив, что коалиции придет конец, если СПГ проголосует так же, как СДПГ. Скандал не позволил возникнуть компромиссу, с которым обе стороны могли бы существовать. СДПГ отклонила предложение, расчеты Коля стали ясны.

Визит в Польшу по вопросу о границах должен был служить в основном одной цели: примирению обоих народов. Канцлеру мерещились шаги, похожие на немецко-французское единение, вплоть до «запланированных объятий» Тадеуша Мазовецкого, против которых поначалу возражали польские дипломаты. Коль видел себя решающим вопросы примирения в традициях Аденауэра, который искал сближения с Францией и вместе с де Голлем внес свой вклад в единение бывших кровных врагов.

И все же, несмотря на значение визита в Польшу, Гельмуту Колю было неприятно покидать Бонн из-за нарастающего напряжения во внутренней политике. 9 ноября делегация все же отбыла в Варшаву вместе с большой компанией журналистов. Вечером именно этого дня должно было состояться запланированное «немецкое чудо». В Берлине рухнула стена. С введением нового постановления о выездах в восточной части города начались недоразумения, которые окончательно обесценили строение из бетона и колючей проволоки.

Ошибочно сформулированное заявление ответственного за работу со СМИ члена ЦК Гюнтера Шабовски могло быть понято так, что начиная с этого момента в ФРГ могут выехать все граждане ГДР. Сотни тысяч немцев решили проверить это на деле. Давление на стену возрастало, пограничные служащие — не проинформированные ни о чем и совершенно ошеломленные — в конце концов открыли ворота. Для Берлина это была Ночь ночей. Десятки тысяч восточных и западных немцев необузданно праздновали падение серого каменною монстра. Чужие люди бросались в объятия друг друга, смеялись и ликовали. На участке стены перед Бранденбургскими воротами, символом немецкого разделения, люди танцевали и пели: «Этот день, такой прекрасный день сегодня».

Коль и его свита как раз хотели отправиться в элегантный дворец Радзивиллов, чтобы там отужинать вместе с польским премьер-министром, когда пришли волнительные известия. Как отреагирует на это канцлер?

«Чувства Гельмута Коля угадать всегда нелегко», — писал Тельчик в своем дневнике, — лишь быстрые указания и ставшие более резкими движения выдавали его беспокойство и напряжение. Он только что узнал то, во что в этот момент вряд ли кто-то мог поверить». Но времени на го, чтобы хорошенько подумать о сенсационной новости, оставалось всего ничего, совещание должно было продолжиться за ужином.

Около 21.00 снова появился пресс-секретарь Коля Эдуард Акерман, который наблюдал за событиями по западногерманскому телевидению. «Господин доктор Коль, держитесь крепко, — сказал он, — гэдээровцы ломают стену». — «Вы уверены, Акерман?» — спросил Коль. Акерман описал ему, как все больше людей из Восточного Берлина перебираются на другую сторону. «Этого не может быть! — произнес Коль. — Вы действительно уверены?» «Телевидение передает в прямом эфире из Берлина, я вижу это собственными глазами», — ответил Акерман.

«Мысленно мы все были наполовину дома, в Германии, — пишет Тельчик, — хотя немецко-польские отношения должны были значительно улучшиться благодаря этому визиту». Положение было трудным для Коля. «Канцлер, — вспоминает Тельник, — еще колеблется, потому что этот шаг может негативно сказаться на отношении наших гостеприимных хозяев. С другой стороны, мы вспоминаем о Конраде Аденауэре, который 13 августа 1961 года, в день возведения стены, уехал в Аугсбург, чтобы принять участие в предвыборной борьбе. Многие немцы до сих пор не простили ему этого…»

В головах начал бродить сплав из дипломатическом тактичности, политической потребности действовать, простого расчета власти и… национальной ярости.

Положение требовало решения: оставаться или ехать? В воспоминаниях Коля решение выглядит довольно скорым: «Мне тут же стало ясно, что я должен прервать визит, несмотря на его значение, ведь место федерального канцлера в этот исторический момент было в столице Германии, центре событий».

У Тельчика это прочитывается несколько иначе, Коль решил сперва подождать, чем кончится дело. И все же канцлер чувствовал себя выброшенным из происходящего. Журналистам он признался, что «находится в неправильное время в неправильном месте».