18 августа 1933 года, в день авиационного праздника, на аэродроме Сиверская, я должен был продемонстрировать стрельбу из пикирующего самолета по мишеням, лежащим на краю аэродрома, а затем показать затяжной прыжок.

Взлетев на самолете Р-5, сделал четыре захода для стрельбы по наземной цели, затем пошел на посадку, чтобы готовиться к прыжку. Добровольцы из зрителей ходили осматривать мишени и подсчитывать число пробоин: отстрелялся неплохо. Наступило время прыжка. Теперь уже в качестве парашютиста сел в самолет. Летчик дал газ, и вот мы на высоте 600 метров. Дальше тянулась облачность. Я решил свободно падать 300–400 метров. Отделившись от самолета, сразу же принял положение лицом вниз. И вот тут мною неожиданно овладел экспериментаторский зуд. Откинув в сторону одну ногу, стараюсь запомнить, какое влияние оказывает это на мое падение. То же проделываю одной, затем другой рукой. Проходит несколько секунд, и меня точно электрическим током пронизывает мысль, что, отделившись от самолета на высоте 600 метров, лечу со скоростью 50 метров в секунду. Моментально дергаю за вытяжное кольцо. Как раскрылся парашют, не помню. Помню только одно: вслед за рывком последовал сильный удар о землю. Парашют раскрылся от земли настолько близко, что не успел погасить скорость падения. Хорошо, что купол накрыл несколько молодых высоких березок, которые и приняли первый удар на себя. Такое позднее раскрытие парашюта было эффектным, но ничем не оправданным. Больше такого со мной не случалось.

Мне рассказывали потом, что публика ахнула, наблюдая за моим падением. Но когда людям объявили, что я жив и буду еще прыгать, раздались бурные аплодисменты. Мне же в тот момент было не до зрителей.

Размышляя над способом стабилизации падения при затяжных прыжках, задумал применить маленький вытяжной парашютик. Решил, что, предварительно привязав стропой к плечу, буду в сложенном виде держать его в руке. Как только начну падение, выброшу его в воздух. Имея небольшое сопротивление, он не окажет заметного влияния на скорость падения, но поставит меня ногами вниз, избавив от всяких кувырканий. Так предполагал.

И вот наступило 21 декабря 1933 года. В этот день должен был совершить свой шестьдесят третий прыжок. Помню, что уже перед самым полетом попросил укладчика привязать стропой вытяжной парашютик к левым плечевым лямкам.

В воздухе, рассчитав точку отделения от самолета, через левый борт кабины, не вылезая на плоскость, отделился от самолета. Сначала во время свободного падения держал парашютик в руке, а когда набрал скорость, отпустил его. Парашютик быстро раскрылся и действительно поставил меня в вертикальное положение, т. е. ногами вниз. Пролетев «солдатиком», дернул за вытяжное кольцо, но оно почему-то не вышло из гибкого шланга. Дернул еще, уже с большей силой — трос опять не поддался. «Что-то не так, — мгновенно пронеслось в голове. — Надо раскрывать запасной парашют».

Приземлившись, сразу же стал осматривать металлические шпильки, входящие в конуса. Все в порядке. Взглядом иду по гибкому предохранительному шлангу. В чем же загвоздка? Оказалось, что укладчик вместо того, чтобы стропу вытяжного парашютика привязать к плечевым лямкам, привязал ее к гибкому шлангу вытяжного троса. Под действием вытяжного парашютика шланг вытяжного троса образовал петлю, и чем сильнее я тянул за вытяжное кольцо, тем сильнее это кольцо затягивалось.

Шло время, рос счет прыжков, и моя практика управления телом в воздухе давала все лучшие и лучшие результаты. По своему желанию мог войти в штопор и выйти из него. Этому же учил и летчиков, увлекавшихся парашютизмом.

Забегая вперед, хочу сказать, что споры по вопросу устойчивого положения тела во время прыжка с задержкой раскрытия парашюта долгое время не утихали. Не было единого мнения. В самый разгар войны, в 1943 году, было введено в действие новое наставление по парашютной подготовке Военно-Воздушных Сил, в котором было сказано, что наиболее удобное положение тела во время падения — это падение вниз головой, под углом 12–15 градусов к вертикали. Для сохранения правильного режима падения рекомендовалось руки прижимать к корпусу, ноги держать вместе и вытянутыми, а корпус прогнутым в пояснице. Правда, эта рекомендация через два года была заменена на ту, которую мы с товарищами пропагандировали и внедряли в практику уже многие годы.

Если вопросы управления телом в воздухе представляли большую трудность, то вопросы контроля за временем падения были разрешены сравнительно легко. Для этого мы пользовались такими словами и фразами, на произношение которых идет ровно одна секунда, например: 1301, 1302, 1303 и т. д. Последняя цифра дает счет секунд, в течение которых продолжалось падение. Считали и так: «Падаю секунду — раз», «Падаю секунду — два» и т. д. Проверяя эти способы счета, мне довелось совершить десятки затяжных прыжков. Когда должен был падать 10 секунд, секундомер фиксировал то 10,2, то 9,9 секунды. Расхождение всегда было меньше секунды.

13 августа 1935 года на I Всесоюзном слете парашютистов в Тушине состоялись соревнования на точность задержки раскрытия парашюта и одновременно на точность приземления. В состязаниях принимали участие первые мастера парашютного спорта, в том числе Н. Евдокимов, С. Афанасьев, В. Харахонов и другие. По условиям соревнования нужно было совершить прыжок с высоты 1500 метров, падать ровно 15 секунд и приземлиться в круг диаметром 150 метров. Пользоваться секундомером не разрешалось. За каждую десятую долю секунды начислялись штрафные очки. Если парашютист не попадал в круг, то выбывал из соревнований.

Тщательно изучив метеорологическую сводку, я определил свой относ и предварительно наметил курс следования самолета. Отделившись от самолета, начал вести счет: 1301, 1302, 1304… На цифре 1315 выдернул кольцо.

Половина задачи решена. Теперь требовалось выполнить вторую половину — приземлиться в круг. Он с высоты казался совсем небольшим. После энергичного скольжения оказался в круге. Жюри, проверявшее время задержки, подтвердило, что я падал ровно 15 секунд. В результате получил высшую оценку — одно очко. Прыгавший вслед за мной парашютист получил пять очков. Он падал не 15, а 14,5 секунды.