Брать живым!

И снова вверх взлетела ракета. Казимир видел, что к нему приближаются враги. Много врагов.

Он напрягся, схватил одного из солдат за пояс, с силой швырнул на землю. Потом снова вскинул автомат, готовясь выстрелить, — и сразу почувствовал удар в голову чем-то тупым, тяжелым. Оружие выпало у него из рук, деревья зашатались, костры погасли, и наступила тишина, словно все вокруг погрузилось в густой мрак.

3

Может быть, ему было лучше умереть в эту ночь… Умереть в неравном бою, как умирает солдат-герой, встретив смерть лицом к лицу. Друзья нашли бы его тело в лесу, под вековым дубом вырос бы холмик земли — память о честном человеке, отдавшем свою жизнь за правое дело. И Казик всю жизнь помнил бы своего большого друга и мстил бы врагам за его смерть…

Каратели пана Данека шли к горам, стремясь отрезать путь партизанскому отряду Антека, окружить его и уничтожить. Четвертый день каратели питались только сухарями, хотя в лесу было немало дичи: пан Данек строго запретил стрелять, чтобы не обнаружить свою группу.

Все шло хорошо. Не подозревая о близости врагов, партизаны часто останавливались на отдых, и пан Данек готовился в ближайшие дни нанести удар. Он уже поставил перед своими помощниками задачу на окружение отряда, когда неожиданно все его планы расстроились: ночная перестрелка вспугнула партизан. Пан Данек потерял полтора десятка солдат и лучшего своего друга — подпоручика Владислава Крицкого. Было от чего прийти в бешенство! Поручик Данек через каждые пять-десять минут подходил к Войтковскому и проверял веревки на его руках: не слабо ли они затянуты? Каждый раз он подносил кулак к лицу Казимира и яростно ругался:

Звериная рожа! Я придумаю для тебя такую пытку, что у самого дьявола волосы встанут дыбом!

Казимир сплевывал кровь, ненавидящим взглядом окидывая поручика. Он напрягал все силы, чтобы разорвать на руках веревки, но они затягивались еще туже. А как хотелось схватить за глотку эту собаку, душить, рвать на части, чтобы и следа не осталось!

Молчишь? — В голубых глазах поручика от злости вспыхивали злые огни. — Скоро заговоришь, закашляешь кровью!

Каратели продвигались по лесу медленно, все время высылая вперед разведку. Несмотря на то, что Казимир был весь избит и еле передвигал ноги, поручик приказал вести его на веревке, как зверя. На шею ему набросили петлю, пропустили веревку через связанные руки, и конец ее привязал к своему поясу дюжий каратель.

«Боитесь даже полумертвого!» — думал Казимир, встряхивая головой, чтобы отогнать впившихся в лицо и шею комаров.

В полдень подошли к краю болота и остановились. Надо было перебираться на другую сторону, и поручик приказал: найти тропку через топи. Несколько человек отправились искать тропу, другие начали рубить деревья, чтобы попробовать перейти по стволам через узкий рукав болота. Войтковского привязали к дереву и как будто на время забыли о нем. Не имея возможности сделать ни одного движения, Казимир склонил голову на грудь и, закрыв глаза, стоял в полузабытьи, скованный усталостью. В голове у него проносились обрывки мыслей. Он думал о Казике, о Януше и русском летчике Андрее, ему страшно хотелось, чтобы кто-нибудь из них увидел его сейчас, обреченного на смерть. Больше смерти Казимира пугала мысль о том, чтобы его друзья не подумали о предательстве. А что, если кто-нибудь из них скажет: «Бандит есть бандит и не стоило ему доверять».

Казимир застонал и открыл глаза. Перед ним стояли поручик Данек, двое здоровенных карателей с сухими ветками в руках и маленький человечишко в длинном пальто, видимо, ксендз. Все молчали, разглядывая Казимира. Наконец ксендз проговорил:

Честные католики в суровый час испытания не оставляют веру свою на поругание. Раскаиваешься ли ты, сын мой? Вернешься ли к братьям своим?

Человечишко был уже стар, седые пряди волос выбивались у него из-под маленькой шапочки, умные глаза скорбно смотрели на распухшее лицо Войтковского.

Кто ты, старик? — спросил Казимир.

Слуга пана Езуса, слуга веры нашей, сын мой, — ответил старик. — Я ксендз.

Войтковский вспомнил ксендза, который сидел с ним в тюрьме и ехал на одной машине в лагерь смерти. У него не было седых прядей, лицо не казалось таким кротким и умным, и голос, кажется, был грубым и резким. Тот валялся на цементном полу проклиная немцев и их пособников, вот таких, как поручик Данек. А этот…

Ты слышишь меня, сын мой? — повторил ксендз, — Сам пан Езус призывает в этот суровый час всех честных католиков…

Все честные католики дерутся с немцами или сидят в тюрьмах! — перебил его Казимир. — А такие… Кши, пся крев!

Одумайся, сын мой! — отступая, сказал ксендз. — Одумайся, пока не поздно.

Последний раз спрашиваю, где партизаны? — Поручик вплотную приблизил свое лицо к лицу Казимира и заглянул в его глаза. — Скажешь?

Казимир собрал все силы, рванулся вперед, но веревка впилась в горло, и ему стало нечем дышать. Он прохрипел:

У-у, жабы…

И его голова опять упала на грудь.

Поручик взглянул на ксендза, тот скорбно кивнул.

Начинайте, — сказал пан Данек.

Каратели положили несколько сухих веток у ног Казимира, и один из них достал спички. Ксендз отошел в сторону.

Пламя обожгло ноги Казимира, по изодранным брюкам поползло выше. Глаза его налились кровью, жилы набухли; он хотел отстранить лицо от огня и ударился головой о дерево.

Скажешь? — Поручик стоял совсем рядом, ноздри его вздрагивали.

Казимир молчал.

Подбросить еще! — брызгая слюной, крикнул поручик.