В результате банды беспризорников жили как бы в третьем измерении: эти незаконнорожденные дети были не менее реальны, чем Хэмбот или я, однако для Центральных властей их не существовало. Даже у клонов был более высокий статус.

— Значит, вы не хотите, чтобы я поискал вашу дочь среди мертвых? Это просто.

— Я уже сделал это сам. Она жива. Я хочу, чтобы вы нашли ее.

— Не понимаю, зачем?

— Мне надо знать, что она жива и здорова.

Мистер Хэмбот завоевал у меня еще несколько очков. За идиотской внешностью скрывались подлинные чувства. Из-под мертвой оболочки выглядывало живое существо.

С другой стороны, поиск ребенка, затерявшегося в котле банд был очень непростой задачей, ведь дети оказывались на улице в младенческом возрасте. Девчонка, которую мне предстояло искать, не имела понятия, что она — малышка Хэмбот.

— Даже не представляю… — пробормотал я.

Он наклонился над моим столом.

— У меня есть отпечатки пальцев, сетчатки. Генотип тоже есть. Вы можете, вы должны ее найти, мистер Дрейер!

— Да, но…

— Я плачу золотом. Авансом.

— И я согласился.

Днем я отправился к комплексу Баттери. Хэмбот рассказал, что три года назад оставил дочь у здания «Окумо-Слейтер», перекинутого аркой к Губернаторскому острову. Я принес с собой пакет с хлебом, молоком, псевдосыром и соевыми хлопьями и стал ждать.

Мрачновато там, на морском берегу. Если судить по календарю, то стояло лето, но буквально прилипшие друг к другу небоскребы загораживают почти все небо, лишая вас ощущения времени года. Летом они заслоняют солнце; зимой тепло, изрыгаемое их недрами, прогоняет холод. И ни дня, ни ночи — только постоянный сырой сумрак.

Вверху сиял фасад «Лизон-Билдинг», раскинувший на головокружительной высоте нечто вроде висячих садов Вавилона. К каждому окну крепился ящик с землей и какой-нибудь зеленью. Заоконное огородничество было в Мегалопсе всплеском жизни. Даже я не устоял. Почему бы и нет? Свежие овощи стоят в наши дни столько, что каждый здравомыслящий человек будет самостоятельно выращивать их, если есть возможность. Жители северных фасадов или нижних этажей, в окна которых никогда не заглядывает солнце, специализировались на грибах.

Еще ниже, в густой тени, произрастали беспризорники.

Я все думал, каково это — бросить на улице собственного ребенка. Сам я никогда бы на такое не пошел. Я лишился Линни, но это другое дело. Ее забрала у меня мать. Линни, по крайней мере, была жива и здорова, это я знал точно.

Отдать ребенка в уличную банду? Или умертвить. Мерзейший выбор…

«Лишний» ребенок не мог рассчитывать на снисхождение. Государство требовало обязательного умерщвления плода в материнской утробе. Если плод удавалось доносить, то смерти подлежал новорожденный. Родители не могли даже обменять собственную жизнь на жизнь ребенка: закон не давал такой возможности. Центральные власти глядели в оба. Существовал один-единственный способ снизить безмерную численность населения: не ведать жалости. Стоит просочиться вести об одном-единственном исключении — и воцарится хаос.

Возможно, все это было остро необходимо пару поколений назад, когда планете грозил голод. Но с тех пор наступило улучшение: население сократилось до более приемлемого уровня; в Антарктиде и в пустынях стали разводить скот, не нуждающийся в фотосинтезе; в космосе появились колонии, правда, пока еще малочисленные. Многие считали, что с квотой пора кончать. Но власти не отменяли ее — наверное, боялись резкого взрыва рождаемости, величайшего «бэби-бума» в истории человечества.

Все это началось задолго до моего появления на свет, но я всегда относился к квоте резко отрицательно. Некоторые считали, что цель оправдывает средства: мол, не прими Центральные власти драконовских мер, мы все перемерли бы с голоду. Обязательная стерилизация после рождения потомка — еще куда ни шло, но убийство детей, родившихся сверх квоты, оставалось убийством. С ситуацией примиряло одно: родители души не чаяли в своем отпрыске.

Я свою дочь вообще боготворил, пока ее не лишился. Когда мать забрала Линни, я чуть не умер от тоски.

— Дайте чего-нибудь, сан, — раздалось снизу.

Я опустил глаза: трехлетняя кроха протягивала ладошку. Розовый комбинезончик, чистое личико, румяные щечки, ангельская улыбка, белокурый нимб над головой… При встрече с такой хочется вывернуть все карманы.

Я огляделся и увидел пастырей овечки: двоих двенадцатилетних оболтусов на углу и еще двоих, чуть моложе, метрах в пятидесяти, в подъезде. Если бы я вздумал ее обидеть, они набросились бы на меня, как лютые волки. Я достал из кармана дешевое колечко, купленное специально для такого случая, и подал ей.

— На, возьми. И скажи своим друзьям, что еда в этом пакете — для них. Если они, конечно, захотят со мной поговорить.

Она обрадованно схватила колечко и побежала от меня. Я видел, как она разговаривает с «телохранителями» на углу. Те поманили двоих из подъезда. Внезапно в поле зрения появилась еще одна парочка. Шестеро стражей на одну маленькую попрошайку — явный перебор.

Ребята окружили меня. Я не возражал.

— Хотите базара, сан? — спросил главарь. Ему можно было дать лет тринадцать. Как и он, его товарищи были худые, угловатые, настороженные, готовые к драке.