Это были первые признаки начавшейся у Галы болезни: ускользающие слова, мелькающие огни, изменяющиеся звуки, но девочка не понимала, что этим следует обеспокоиться; что она должна рассказать родителям и что тогда можно будет избежать самого худшего. Когда слова плясали вместе с тенями, Гала смотрела на них, как на яркие видения, которые появляются перед тем, как засыпаешь. В крайнем случае, она иногда пыталась себя уговорить, что она не должна валять дурака, не должна нервничать, пока ее еще ни о чем не попросили. Когда отец хотел, чтобы они вместе разучивали новые стихи, она не говорила, что больше не в состоянии запомнить, но старалась сделать ему приятное, изо всех сил вдалбливая себе в голову эти звуки.

«Если бы я была смелее, — упрекала она себя в такие моменты, — если бы я решилась прыгнуть на карусель, тогда я снова смогла бы управлять словами».

Но все чаще ей было не за что уцепиться, и она ходила кругами вокруг этих странных понятий в своей голове.

Так же бешено вращались большие часы цветочного аукциона. Стрелки неслись по циферблату, который был сердцем аукциона, в то время как аукционатор в том же темпе провозглашал номера лотов, так же как и называемые цены на партии цветов, которые проезжали мимо, не снижая скорости. Покупатели сидели по двое на скамьях, расположенных амфитеатром, напротив часов. Здесь были и голландские фермеры с лицами круглыми, как сыры, и торговцы из ближнего востока, некоторые из которых носили тюрбаны, а другие черные бархатные капюшоны. Здесь были китайцы и чернокожий человек в синей джеллабе, которого едва было видно из-за густого дыма от сигар двоих кубинцев в военной форме, сидящих на ряд ниже его. Было поставлено специальное кресло для посланца из Ватикана, раз в неделю закупавшего цветы для всех алтарей католического мира, на этот раз нацелившегося на выгодную покупку аронников и бледно-лиловых петуний. Приземистому средиземноморскому священнику пришлось делить место с высокой дамой из Скандинавии, всякий раз, когда появлялось что-то по ее вкусу, вскакивавшей и опасно наклонявшейся, крича аукционатору:

— Это я хочу! Я хочу все! Я хочу все это! — так что другие участники аукциона отрывались от своих телефонов, которые они все утро держали у уха, спрашивая своих матерей, какой аромат им бы хотелось, чтобы наполнял все комнаты в их стране.

Прямо за последним рядом аукционеров Яну с дочерью и гостю разъяснили систему аукциона. Чем меньше стоила партия цветов, тем сильнее ее хотят приобрести.

Гала не слушала. Ритм часов и выкрики цифр образовали в ее голове ритм, за который она смогла уцепиться. В снижающихся ценах на гвоздики она узнала ритм Катулла: «Passer mortuus est meae puellae», [25] — начала она и, чтобы лучше сосредоточиться, отошла подальше от других. Passer mortuus est.. танцевали звуки, имевшие для нее одно лишь значение — они были маленькими подарками, которыми она могла порадовать отца.

Чтобы не отвлекаться, она уставилась в землю. Там, под ногами, она открыла для себя нечто своеобразное, то, что, казалось, ускользало от взгляда взрослых. Под скамьями шел желоб, такой же крутой, как сама трибуна. Мужчины и женщины сидели над ним на железных решетках, сквозь которые они бросали все, что им было больше не нужно. Слева и справа лились вниз остатки кофе, падали коричневые окурки, бумажные стаканчики и скомканные салфетки, кусочки старого хлеба и шкурки от съеденных угрей. Все падало в широкую щель и исчезало в глубине. Кто знает, наверное, мужчины и женщины настолько боялись потерять свое драгоценное время, что даже облегчались на месте, как коровы в коровнике. Целая батарея сточных труб была здесь, по одной под каждым рядом стульев, по которым грязь уносилась вместе с водой, высокие желоба, конца которым не было видно. Вода непрерывно бурлила в крутых желобах, вода, вода в своем собственном темпе, волны воды со своим ритмом, прерываемым всплесками бросаемого мусора. Все это не было похоже ни на один из размеров, встречающихся у Катулла, поэтому Гала застряла посередине третьей строки второй строфы.

Она почувствовала, как кровь в венах давит ей в виски. «Неудивительно, — думала она, — что слова сбежали от меня. Их слишком много, вот и возник затор». Можно было почувствовать, как они давили, чтобы пробиться к ней.

— Это всего лишь игра, — повторяла Гала слова, которыми ее утешала мама после посещения пастора с супругой.

— Папа играет в игры и совсем не умеет проигрывать.

Ян запретил Гале идти на вечернее представление в цирк, окончательно и бесповоротно, когда узнал, почему ей так хочется туда попасть.

— Ну да, — проворчал он, — не хватало еще клоуна в нашем хозяйстве. Твоя мама дрессирует собак и обезьян, но директор здесь — я. Я тоже лучше бы возглавлял заведение повыше классом, но таков мой крест, и я буду нести его как можно элегантнее. Когда я вхожу в клетку, мне подчиняются, и того, кто откажется, ждет кнут.

Пока он произносил эту свою гневную тираду, к нему снова вернулось хорошее расположение духа, так что на губах заиграла улыбка.

— Так лев воспитывает своих львят, кусая их в шею, толкая туда-сюда, пока они не запищат. Какой-то богом забытый цирк, да, черт побери, и если кто-нибудь снова придет в гости, я повышу входную плату!

Лежа в кровати, Гала слышала далекую праздничную музыку. Мама ненадолго прилегла к ней на кровать, сначала почитала немного вслух, а потом осталась просто полежать.

— В большинстве случаев я даю Яну выиграть, — сказала она вдруг своей дочери, назвав мужа по имени, будто говорила о нем с подругой.

— И когда он ходит весь сияя, потому что думает, что он лучший, что у него самая милая жена и самые умные дети — это моя награда. Победитель — не мальчишка, получивший трофей, а тот, кто вручает ему этот трофей. Так же и со стихами у тебя в голове. Это призы в большом конкурсе. Они — твои. Папе очень хочется их получить, но он должен их заслужить. Ты можешь их вручать, когда сама захочешь, но помни о том, что ты можешь их и утаить. А цирк, милая, ах, он в будущем году снова приедет.

Наконец, пришел и отец пожелать ей спокойной ночи. Стоя спиной к ней, он посмотрел в окно, прислушиваясь к музыке в отдалении.

— Пусть мне хоть на том свете объяснят, — сказал он задумчиво, — как можно смеяться над клоуном.

С Галой что-то было не так. Она чувствовала, что что — то происходит, в то время как на огромных аукционных часах с каждой секундой дешевели цветы. Она слышала шум воды в желобах. Слова наплывали одно на другое, лишенные всякого смысла. Они крутились и неожиданно исчезали в глубине, словно их засасывало в воронку. У нее даже не было времени, чтобы добраться до стихов, вдолбленных в нее отцом, вся энергия уходила на то, чтобы овладеть своим собственным языком.