Шрифт:
— Времени катастрофически мало, — звенел в притихшей аудитории веселый голос. — В книгах все гораздо полнее, и читать гораздо быстрее, чем слушать. За сорок пять минут я, например, прочту в сто раз больше, чем мне расскажут…
— В сто, значит? — добродушно переспросил старый профессор, который тщетно пытался обучить их институтский народ древнекитайской философии. — А скажите, уважаемая, вам известно изречение Конфуция «во джи дао бу джи дао»? Заметьте, специально для вас я перевел его с древнекитайского, с вэнь-яня, на современный — бай-хуа.
— Конечно! — не задумываясь выпалила Юлька. — «Все говорят, что я все знаю»! [5]
Аудитория грохнула хохотом. Китаисты прямо стонали от смеха, глядя на них, другие смеялись тоже — понимали, что нахальная первокурсница сказала что-то совершенно невообразимое.
— А мы этого не проходили! — кричала, продираясь сквозь хохот, Юлька. — Я этого не должна знать! Ну чего вы смеетесь!
Но она и сама смеялась, не в силах противостоять шквалу общего безудержного веселья.
5
На самом деле фраза переводится так: "Я знаю только то, что ничего не знаю".
— Никоненко, — вытирая слезы, заговорил наконец профессор, и все попритихли, — вот вся вы в этом! Не знаете, а беретесь переводить. А почему? А потому, что выучили несчастные четыре иероглифа. А их, матушка, еще расшифровать надо: это вам не азбука. Приходите, голубчик, в среду на лекцию. Я как раз буду рассказывать про учение Конфуция, заодно переведу вам сию мудреную фразу…
Юлька махнула рукой, легко сбежала с трибуны и, пробираясь на место, взглянула на Павла — просто попался ей на пути, — и у него дрогнуло сердце: какая она… радостная… Ведь проиграла же — у всех на глазах — и не огорчается, и не злится…
С тех пор он не мог ее больше не видеть. Даже когда появилась Таня — не мог. И всегда она куда-то спешила, чему-то радовалась или возмущалась и даже стенную газету читала, чуть пританцовывая на месте от нетерпения. Через год — он уже женился — Юлю «разбирали» на бюро — за упорные побеги с лекций и за то, что передала общежительский пропуск какой-то девчонке. Тогда ей наконец пришлось заметить Павла.
— Никоненко пора поставить на место, — стучала ладонью по столу староста курса Лида. — Она думает — раз отличница, так ей все можно.
Юля стояла перед длинным столом в своем неизменном синем платье, такая печальная и обиженная, что у Павла вылетела из головы вся его остроумная, тщательно продуманная защита. Он вдруг наорал на Лиду, заодно гаркнул на Юльку и потребовал, чтобы за подобные выходки студентке Никоненко поставили на вид, а еще лучше — строго указали, без занесения в личное дело, конечно. Он прекрасно знал, что ее собираются выгнать из общежития и лишить на целый месяц стипендии, потому и кричал заранее. Здесь, на бюро, он был старше всех, он был, черт возьми, женатым, и бюро заколебалось. Тем более что никому, кроме Лиды, как-то не хотелось наказывать Юльку.
— Ты думаешь, раз ты отличница… — не удержалась побежденная Лида, и Юлька тут же взорвалась и чуть все не испортила.
— Валька же на метро опоздала! — крикнула она возмущенно и тонко. — Ей же ночевать было негде! И при чем тут отметки? Я не виновата, что умею сдавать экзамены!
— Значит, если бы у тебя еще раз попросили пропуск… — зловеще начала Лида, но Павел не дал ей закончить.
— Хватит! — решительно сказал он, вставая. — Пора по домам. А то мы все попросимся ночевать в общежитие. А меня, например, жена ждет.
Зачем он сказал про жену, он и сам не знал. Может быть, защищаясь от нежности к этой девчонке? Во всяком случае, сказал, и все, — чтоб знала. И она посмотрела на него очень грустно и с каким-то сочувствием, и он первым отвел взгляд.
Потом Павел писал диплом, сдавал экзамены, любил Таню и Юльку видел совсем редко — мелькнет где-то в библиотеке, пройдет мимо по коридору, опустив пушистые вздрагивающие ресницы, и все. А теперь вот идет к столу как ни в чем не бывало, такая же, как была, только в очках и на пальце кольцо. Обручальное… Его с неожиданной болью Павел заметил сразу. Идет и улыбается, — кажется, тоже узнала. Точно, узнала: протянула руку — и светятся, сияют ее глаза.
— Здравствуй! Думала, никогда больше не встретимся… — Она споткнулась о собственные слова, высвободила руку. — А я о них пишу: я ведь теперь журналистка. Ты где остановился? В «Ярославле»? И я…
Она села к столу, положила рядом с чашкой блокнот и вместе со всеми стала пить янтарный чай, успевая что-то записывать.
После чая они подвезли Юлю в гостиницу, и она пошла к себе «обрабатывать материал» — так она выразилась, — а Павел долго ужинал, раздражаясь на индийцев за их восточную неторопливость, и на референта — за его официальную разговорчивость, и на Сашу за ее восторженность.