Он обложился бумагами и стал писать, заглядывая то в программу пребывания делегации, то в собственные торопливые заметки, то в чужие отчеты. Он писал, свободно оперируя привычными терминами, стараясь, чтобы его работа выглядела солидней, объемнее, с удовольствием представляя, как покажет отчет Юле. Пусть видит — не одна она умеет писать. Он тоже не лыком шит, и это тебе не рассказ о какой-то студии, это анализ наших крепнущих международных связей. И вообще — послушала бы Юлька, как он все еще лихо болтает на хинди, хотя, конечно, у делегации был переводчик, — но это уже по статусу, — полистала бы его монографию, пусть несовершенную, раскритикованную, но все-таки — он знает! — почти уже сделанную.

Павел усмехнулся, покрутил головой. Черт знает что, как мальчишка…

— Павел Петрович, вам занимать место? Пора обедать…

Он вздрогнул, поднял голову. Перед ним стояла Галя. Спокойная, в глазах улыбка. Отчего бы это? Ага, но вое платье. Как же он про нее-то забыл, про Галю? Павел изумленно рассматривал ее холеное лицо.

— А мы, чем мы хуже, а, Галина Сергеевна? — весело пошутил Дим Димыч, специалист по Непалу. — Дискриминация… Занимайте уж весь стол. Я вот только дозвонюсь до Ленинграда.

Галя повернулась к Дим Димычу:

— Нет-нет и еще раз нет… Надя в прошлый раз и так ворчала: займу и сижу, а люди ждут.

Павел встал, вздохнул:

— Галина Сергеевна права, Дима. Пошли уж, потом дозвонишься… Слушай, я давно хотел расспросить тебя о Непале…

Дим Димыч развел руками:

— На голодный желудок не могу, увольте. Только после обеда. А на что он тебе вдруг понадобился?

— Да так. — Павел неопределенно пожал плечами и толкнул дверь, пропуская перед собой Галю.

Они спустились в кафе, уселись за свой любимый столик в углу, заказали привычные блюда. Павел рассеянно рассматривал давно знакомый зал, стараясь не встречаться глазами с Галей.

После ремонта кафе превратили в подобие русской чайной, так, во всяком случае, видимо, казалось дизайнерам. Теперь оно представляло собой разительный контраст с общим классически-строгим стилем здания и потому, наверное, выглядело таким жалким. Странно, что он не замечал этого прежде… Павел покорно сидел на своем месте, слушал пространный рассказ Дим Димыча о том, как барахлит его новый «Москвич», кивал знакомым, — а знакомыми были все, — разглядывал входящих.

Галя настороженно посматривала на Павла, чуть хмурилась, наконец не выдержала:

— А поездка пошла вам на пользу. Вы сегодня как именинник…

Да что они все, сговорились, что ли! Павел пожал плечами, заставил себя посмотреть Гале в глаза и впервые за многие месяцы не почувствовал ни вины, ни неловкости, ни страха — только легкую жалость. Все кончено, все. Навсегда. Он выстрадал Юлю, ее заслужил — горькой мукой всей своей странной жизни, тяжелой ложью, унижением, Сашкиным презрительным взглядом. Галя должна понять. А Сашка? Поймет ли Сашка — сын, которого он нянчил ночами, пока отсыпалась измученная за день Таня, которого тащил под осенним холодным дождем в больницу, спасал от огромной черной собаки, когда та подошла понюхать и облизать окаменевшего от ужаса, закутанного в башлык мальчика? Нежность к сыну, к тому маленькому, беспомощному, давно забытая, уснувшая, казалось, навек нежность затопила Павла.

— Галина Сергеевна, — он механически улыбнулся Гале, — вот два рубля. Отдайте за меня Наде, хорошо? А я побегу: я тут забыл про одно дело… Я потом пообедаю…

Галя резко выпрямилась на стуле, протянула руку, будто хотела остановить Павла, но он уже поспешно шел к выходу. Он шел звонить сыну.

Саша был дома.

— Слушаю…

Ломающийся басок звучал чуть сдержанно. Или ему показалось?

— Сынок, это я, папа… — сбивчиво начал Павел. — Надо бы встретиться… Понимаешь…

— Подожди, я перенесу телефон в кабинет, — спокойно прервал его сын. — Минуточку…

Какие знакомые интонации… Да, но чьи же? Павел мучительно напрягал память.

— Понимаешь, — снова услышал он голос сына, — я не хочу быть судьей между тобой и матерью. Вы уж как-нибудь сами… И потом мне некогда: послезавтра экзамен…

Экзамен… Ах да, алгебра. Сашка до смерти ее боялся. Но при чем тут судья? О чем он говорит? Отец хочет видеть сына, своего сына… Павел глубоко вздохнул, проталкивая внутрь сдавивший горло комок, облизал пересохшие губы. Тихо спросил охрипшим голосом:

— О чем ты, Сашок? Ты прав — мы уж как-нибудь сами и судьи нам не надо. Но я хочу тебя видеть, ненадолго…

Просительная интонация в собственном голосе поразила Павла. И этот невесть откуда взявшийся «Сашок»… Никогда он так не называл сына.

— Хочешь видеть, приезжай, — спокойно ответили в трубке. — Мне тут кое-что о тебе рассказали. Но она все равно тебя примет: женщины — они все такие…

Саша так и сказал о матери — «она» и первым повесил трубку. И эта пошлая фраза о женщинах!.. Откуда?.. Тяжело ступая на ватных ногах, Павел медленно дошел до двери, толкнул медную ручку, спустился по лестнице и вышел во двор. Он плюхнулся на скамейку — густые клены скрывали его от любопытных глаз — и уставился на торчащий перед ним памятник меценату, основателю института.