Липатов догнал стрелковый взвод, а может, роту, поредевшую в боях. Выгоревшие гимнастерки бойцов темнели на крыльцах от пота. Липатов шел сзади, не обгоняя, смотрел им в спины и думал: «Так же меряет километры сегодня и мой батальон. Когда-то разыщу! Кажись, до самой передовой гнаться буду».

Ему захотелось представить встречу с однополчанами. Первым, думалось, непременно узрит его оставшийся за командира батальона Тамбовцев.

— Э-э, — удивится, — кого вижу! — А потом, крутанув табачный ус, доложит: — Товарищ комбат, вверенный мне батальон закончил марш и находится на отдыхе.

Подавая руку, наклонится к уху, шепнет: — Завтра, Липатыч, в депо.

Липатову приятно будет в ответ сказать:

— Значит, не опоздал, старина?

Он в тот же час пойдет в роты. Отрадно будет снова услышать бодрое «Здравия желаем, товарищ капитан!». Бойцы, поди-ка, тоже соскучились по своему командиру. С ним выдержали испытания в тяжелых боях под Великими Луками, вместе дрались за Невель. А сколько было еще схваток с врагом за безымянные высоты от Ловати до озера Нещедро! А может, забыли уж. Может, и не помнят, кто такой капитан Липатов… Ну нет!..

Узнает командир полка о возвращении, вызовет к себе… Почему — вызовет? Сам к нему должен явиться. Сразу же.

— Как здоровье? — спросит.

— Спасибо, товарищ подполковник, — ответит, — поправился вполне.

— А подоспел, — скажет, — в аккурат. Я только-только вспоминал: был бы Липатов!.. Что ж, капитан, я тебе и поручу…

И подполковник изложит план завтрашнего боя, в котором главную роль должен сыграть батальон Липатова…

Он уже рисовал утро с чутким тающим туманом, с дымчатой росой на траве, когда раздастся залп «катюш» — сигнал для артиллерийского наступления. И в ту же секунду многоголосый гул орудий подхватит эту грозную музыку, объемлет все кругом неумолчным грохотом. А батальон, конечно, еще ранешенько поутру занял исходные позиции, окопался, приготовился к броску вперед за разрывами своих снарядов. Лишь перекинется огневой вал дальше, Липатов подаст сигнал атаки. Роты ринутся вперед. Вот бойцы уже в траншеях противника. Автомат и граната довершают то, что недоделали снаряды. И снова — вперед!..

Связист, поспевающий с ниткой за наступающими, подавая телефонную трубку, скажет:

— Батя…

Липатов догадается: «Похвалит».

— Как дела, Павел Андреевич? — услышит комбат знакомый голос командира полка.

— Все в порядке, Иван Семенович. Миновали Вторую линию траншей.

— Сможете идти дальше?

— Мои орлы умрут, но сделают все, чтобы…

— Хорошо. Молодцы! А теперь слушай. Я намерен усложнить задачу. Ты, как было приказано, быстро выходишь на развилку дорог и седлаешь ее. Пусть это сделает хотя бы двойка. Основными же силами ударишь по гарнизону деревни с фланга. Обдуманно, не с кондачка. Учти прошлые промахи. Хорошо понял?

— Отлично понял!

— Желаю успеха. Действуй!

Будто сладкий сон, плыли эти картины в воображении Липатова. Он видел себя на поле боя героем среди героев. Но знал бы он, как далека его пылкая фантазия от тех в самом деле геройских дел, которые совершит батальон и сам он после во многих штурмах сел и городов, при форсировании рек и речушек!..

Пехотинцы свернули с дороги к березняку. Одни, тяжело опускаясь на землю, сразу вытягивались, подложив руки под голову, другие разувались, чтобы посушить портянки, дать отдых ногам.

«Может, и мне устроить привал? — спросил себя Липатов и тут же решил — Нет, лучше погодя. Увижу избенку — и заночую».

Шагал он тяжело. И мысли одолевали невеселые. За день до выписки из госпиталя Липатов получил письмо от жены. До этого она долго крепилась, а тут не удержалась, расхныкалась. «Ну зачем? Не вернешь ведь? Разве у одних нас такое?» — убеждал он жену в ответном письме. И вот сейчас, вспомнив слова эти, почувствовал: не убавят они тоски у нее. Не знает, как тяжко бывает и ему! Дважды был ранен. Зарубцевались обе раны. А рана в сердце, казалось, не заживет никогда.

Война застала Липатова в разлуке с семьей. Он незадолго до событий был переведен из Ленинграда в Белоруссию. Семью собирался перевезти позже, во время отпуска. У них с Лидой была прехорошенькая дочурка. В Ленинграде тогда гостила мать жены. Лида металась, не знала, как ей быть. Думала уехать под Вологду в деревню, на свою родину, но не решилась бросить работу — она была техником на заводе. А когда узнала, что завод будут эвакуировать в Сибирь, согласилась ехать с коллективом. Но с эвакуацией что-то задерживалось. Тогда она, не вытерпев, отправила в деревню бабушку с внучкой одних. До Вологды они не добрались — погибли в пути во время бомбежки. От этого известия Лида поседела. Из Ленинграда и потом из Сибири писала Павлу на фронт грустные письма. Все бредила Галинкой. Вспоминала, как дочурка плакала, просила: «Мама, я не поеду с бабушкой, я с тобой хочу!» И все-таки не оставила ее при себе, отправила на погибель. Месяц бы всего потерпеть — и вместе с заводом поехали бы в Сибирь…

Задумавшись, Павел чуть не прошел мимо указки влево на проселок.

— Заречье, — вслух прочитал он.

Деревня виднелась на угоре, всего в полукилометре. «Что ж, свернем, дело к вечеру», — решил Павел, и на душе стало веселей.

Перешел по шаткому мосту через речку с желтыми кувшинками, старательно смыл с лица, с сапог дорожную пыль и стал медленно подыматься. Не выбирая, направился к крайней избе. Обросшая зеленым мхом соломенная крыша, подслеповатые окна, утыканные тряпьем, покосившееся крыльцо… «Видно, давно здесь ни к чему не притрагивалась рука хозяина, — подумал Липатов. — Да и время ли!»