— Папа, ты сердитый?

Павел догадывается, почему так спрашивает Галя: недавно он читал ей стихотворение, в котором есть слова: «И небритый, и сердитый он без галстука ушел…»

— Смешной ты, Галчонок! — нежно шепчет он на ухо Гале, притрагиваясь губами к родимому пятнышку на мочке. Ей щекотно, и она заливается звонким смехом…

Липатов проснулся. Светло. У кровати стоит — он не верит своим глазам, — стоит его Галинка. Поглядка, улыбка, косички — все ее.

— Галя, — тихо, боясь спугнуть, позвал он это сказочное видение.

Девочка ни с места. Пристально смотрит на него и улыбается.

В сенях послышались шаги, потом — строгий голос:

— Таня, иди сюда! Не мешай.

Девочка мигом сорвалась, убежала.

Павел встал, торопливо оделся, сошел вниз. В избе, так же как вчера, сидела с вязаньем в руках старушка. «Где же девочка?» — хотел было спросить, но хозяйка заговорила первой:

— Хорошо ли отдохнулось, Павел Андреевич?

— Спасибо, большое спасибо! — с чувством благодарности ответил Липатов. — Вчера я приустал, не побеседовал с вами, даже имени не узнал. Вы уж не обижайтесь.

— А мы сегодня побеседуем, — улыбнулась она. — Позавтракаем и побеседуем. А зовут меня все Власовной. Смолоду и имя было, потом овдовела, постарела и стала просто Власовна.

Павел поглядел на рукавичку, уже почти связанную, опять хотел опросить про девочку. И снова Власовна опередила:

— Верно, помешала моя егоза? Говорю ей: «Иди, Таня, погляди — на сеновале кто-то спит». — Власовна прислушалась. — Чу, бежит.

Босые ножонки протопали в сенях.

— Баушка! — с порога хныкнуда Таня и, увидев, кто был на сеновале, умолкла.

Павел впился взглядом в девочку. Он снова искал в ней Галкины приметы. Хотя теперь и не нашел в Тане того, поразившего его полного сходства со своей Галинкой, все же в ее лице, в косичках было что-то очень родное, близкое.

— Ну что, дитятко? — спросила бабушка Таню.

— Лешка Кузин дерется, баушка, — снова нахмурилась внучка.

— Поди-ко, не дерется — играет?

— Дерется. Каменьями.

— Экой нехороший. Не дружи с ним, беги лучше к девочкам.

Липатов вспомнил, что в кармане шинели лежит пачка печенья. Подал ее Тане:

— На-ка гостинца… — запнулся, чуть не назвал Галочкой.

Таня посмотрела на бабушку. Брать или не брать? — спрашивали глазенки, разгоревшиеся при виде красивой зеленой обертки.

— Возьми уж, — разрешила бабушка.

Таня несмело взяла печенье, еле слышно шепнула:

— Спасибо.

Долго распечатывала загорелыми пальчиками обертку. Потом вынула печенюшку, заглянула в бумагу и, увидев, что там есть еще, подала бабушке:

— Попробуй, баушка.

— Ешь сама, дитятко. Бабушка большая, ей хорошо и хлебушко.

— Попро-обуй.

А когда Власовна взяла печенюшку, Таня занялась добыванием второй. Липатов не спускал с нее глаз, примечал каждое движение. И если б кто-нибудь следил за ним со стороны, увидел бы, как волновался он.

Таня положила початую пачку печенья на лавку рядом с Власовной.

— Похрани, баушка, — сказала — и стремглав на улицу.

«Все-таки очень похожа! — признался себе Павел. — Вот бы Лиде повидать — и обрадовалась и расстроилась бы».

Он поднялся.

— Власовна, а где же родители… отец, мать вашей внучки?

Старушка положила на колени вязанье и медленно заговорила:

— Горюшко наше с внучкой никому не смерить, Павел Андреевич. Круглая сиротинка моя Таня. Обе мы сироты. Был у меня сын, тоже Павлик. В Великих Луках в депо работал. Унесла война. Все думается — вот вернется… А как вернуться ему, если не жив? Было извещение, письмо от его дружка — все об одной печали…

У нее повлажнели глаза. Липатов всегда терялся при виде чужого горя. Ему хотелось сказать Власовне в утешение что-то душевное, но он не нашелся, что сказать.

— Три годика как нет, — не замечая своих слез, продолжала Власовна. — Холмик-то на его могилке, поди, смыло уж дождями, сдуло ветром… — Поуспокоившись, она заговорила о снохе: — Красавица была у Павлика жена Ксюша, Танина мать. Перед самой войной загостилась у меня, да так навсегда тут и осталась. Похоронила я ее. Нашли мертвую за гуменьями на второй день, как нахлынули сюда супостаты. В воскресенье ушла к матери в другую деревню через поле, а в среду…

Она не договорила — в сенях вновь послышался топот ножонок. Вбежала Таня, заглянула в глаза бабушке: