– Впереди последняя развилка. Дорога на Кусток вправо забирает. Тут место неплохое, можно привал сделать. – И он указал на груду старых полусгнивших бревен, видневшуюся справа от дороги за деревьями. – Тут многие привал делают. Коням отдых нужен.

Южанин согласно кивнул. Они спешились и расположились на влажных бревнах. Леки принес сверток с едой, но незнакомец от пищи отказался. Пока Леки торопливо ел, не забывая, впрочем, посматривать на спутника исподтишка и гадая, как бы поудачнее направить разговор в нужное русло, тот, как всегда, крепко задумался. Он даже не сразу заметил, что Леки закончил трапезу.

Леки уже увязал остатки еды, и тут южанин очнулся и сказал негромко:

– Коням еще отдых нужен, в этой грязи они совсем выбились из сил. Тропа вроде расширяется. Можно будет двигаться быстрее?

– Подумай еще хорошенько, – ответил Леки с затаенной надеждой. – Просека – гиблое место. Ты ведь хочешь всего несколько дней выгадать, а рискуешь… того… вообще до места не добраться. – Он отвернулся, скрывая волнение.

Незнакомец молчал. Видно было, что он не склонен слушать Леки. И тот решился. А что оставалось? Снова обернувшись к южанину, он быстро заговорил, опасаясь, что тот сразу перебьет его. Но чужак молчал и словно впитывал каждое слово.

– Я признаться должен, я ведь тебя обманул. – Он посмотрел незнакомцу прямо в глаза, но они по-прежнему не выражали ничего, понятного Леки. – Я не еду в Кусток по отцовскому делу. Я навсегда свой дом бросил, и возвращаться туда мне уже поздно. Не могу я вернуться, понимаешь! И не потому… то есть не только потому, что не хочу со своим отцом жить и братьями тоже. Чувствую, что умру там, в Кобе. – Или ему показалось, или в лице южанина что-то изменилось на миг, словно обычный человек оттуда глянул. – Уже много лег я пытался заставить себя уйти и не решался никак. Но тут ты появился, и тогда я понял – вот оно, время пришло! Понимаешь, словно что-то дернуло меня! Я должен был с тобой уйти. Судьба это, не иначе.

Он на мгновение примолк, думая, как ему лучше рассказать про Птицу, но тут заговорил незнакомец, с нажимом, без сочувствия:

– А что ты знаешь о судьбе? Слишком просто ты такие слова бросаешь, чтобы понимать. И зачем ты потянулся за мной? Я не первый и не последний путник, заночевавший в вашем доме. Здесь должно быть еще что-то… Ты всего не говоришь. – Он не спрашивал, а утверждал. – Так вот, ты расскажешь мне сейчас все без утайки и без вранья, от которого я уже устал. И так понятно было, что надумал ты из дому уйти и что у тебя большой интерес почему-то к моей особе. И главное, к моему амулету. И на этот раз без выдумок, – велел он без капли раздражения.

– Да я и хотел – без выдумок, – начал Леки, закипая.

Слова незнакомца больно ужалили его. Как ребенка отчитал! И с самого начала все знал, если не врет, конечно. И плевать ему на Леки, хотел избавиться как можно быстрее, потому всю дорогу и отмалчивался. Да стоит ли с ним дело-то иметь? Холодок снова прошелся по спине, словно втолковывая Леки: ну, и куда ты тогда двинешься, куда пойдешь? Нет уж, знакомство непростое, ничего в нем приятного нет, зато может выгодой обернуться. Страшась признаться себе, что просто тянется вслед за призрачной Белой Птицей, Леки сделал над собой усилие и не вспыхнул. Сейчас он бы и рад был оказаться таким же спокойным, как южанин, но слова рвались наружу все быстрей и горячей.

– Как раз и хотел сказать, как с детства мне снилась эта самая Птица… которая на твоем амулете. Как меня во сне звала куда-то, прочь из Кобы, и в лесу скрывалась! А потом стала все реже в снах приходить. И уже много лет я ее не видал, почти успокоился даже! Но не позабыл, оказывается. И вчера вот, ночью, я снова ее увидал! Во сне Белую Птицу! Ходил весь день сам не свой… А потом амулет твой в глаза бросился. Как бревном по голове! Обрадовался, страсть! А как же, Птица ведь та самая, как две капли похожая. Ну вот… А потом ты мне и рассказал, что амулет этот – всего лишь древняя вещица. Что никакой в ней тайны нет! – Он почти выкрикнул эти слова и сразу притих, весь запал куда-то исчез. – Тогда мне показалось, что сердце вот-вот биться перестанет, но потом я понял: не случайная это встреча. Никак она случайной быть не может… И Птица, значит, просто Знак такой! Сейчас уходить надо! Ясно же, как день! Вот и решил за тобой увязаться во что бы то ни стало, уж прости. Но самому глупому атаю ведь ясно: ты без попутчиков ездишь, меня с собой не возьмешь. Вот и пришлось схитрить немножко. Только, видишь, с самого начала тебя провести не смог, ты словно мысли мои читаешь.

Он остановился перевести дух, и тут южанин спросил:

– Ты сказал, что твоя мать была не из этих мест?

– Да, – растерялся Леки, – она в Кобу издалека пришла, но тут осталась, за моего отца вышла. Потом я родился.

Он удивился. Снова незнакомец спрашивал об этом. Может, что-то важное здесь скрыто? И решил добавить:

– Мне Виверра рассказывала… это старая знахарка-колдунья, которая раньше здесь в лесу жила и с моей матерью дружбу водила. Так вот, она говорила, что пришла моя мать в Кобу не одна, а с тремя попутчиками. Двое дальше ушли, в Эгрос, а она с больным братом здесь осталась. Он, правда, скоро умер. А потом и она тоже умерла, хотя Виверра говорила, что была она такой целительницей, что самой Виверре до нее далеко, как до неба!

– Целительницей, говоришь, была? И не смогла себя исцелить?

– Не смогла, а может, не захотела. – Леки опять начал злиться. – Видно, не только мне с отцом несладко было.

– Леки, это она дала тебе такое имя? – Он странно выговаривал «Леки», как бы тянул начало, но самого Леки это не раздражало, даже наоборот, нравилось.

– Да, я уже говорил тебе. Давеча.

– Ты много чего говорил. Давеча. – Улыбка еле заметной тенью тронула губы незнакомца.

Леки вновь налился жаром. «Ну, было! Чего вспоминать-то все время! И все эти расспросы уж больно на дознание похожи. Что-то он вызнать хочет. Постой, а ведь мать моя тоже темноволосая и темноглазая была… может, она из его краев? – Он с надеждой посмотрел на южанина. – Только нет… Она красивая была, и черты у нее красивые были, еще Виверра говорила. А этот… – Он украдкой скользнул взглядом. – И кожа у нее белая была, а не густо-смуглая, и ростом она совсем не вышла». Это, конечно, не много, но Леки прямо кожей чувствовал, что они – разные.