Юноша хотел встать, но земля уходила из-под ног. Голову пронизывала острая боль, отдаваясь ударами молота в висках. На рубашке — пятна крови. Плащ и куртка исчезли. Мимо, не проявляя никакого даже интереса к тому, что с ними приключилось, протопала целая орава моряков, горланивших по-английски какую-то песню.

— Что с нами? — спросил юноша у Огюста и попытался нагнуться к Виктору, который без движения лежал ничком на земле.

— Нас ограбили…

Юноша пощупал пульс Виктора, который еще не пришел в себя, и отер ему со лба испарину.

— Ушиб головы. Надеюсь, ничего серьезного, — констатировал он. — А что с Сохо?

— Успел унести ноги. Проклятые американцы! Нам не следовало продавать им Луизиану. Нас обчистили до нитки, вот ужас…

— Это не самое ужасное в жизни.

— А ваш медальон?

— Он в бауле с семенами. Вы мне не поможете?

Они донесли Виктора до постоялого двора «Дофин» — заведения, где номера сдавались, как правило, на одну ночь, и которое, по словам подвыпившего гуляки, вывалившегося навстречу из дверей, было весьма популярно в городе.

В таверне пол покрывал слой песка. Хозяин, здоровяк в белом фартуке с наголо обритой головой, великолепными черными усищами и физиономией человека, не отказывающего себе в добром куске мяса и глотке «бурбона», стоял за стойкой и ловко орудовал двумя большими ножами, затачивая их друг о друга. Посмотрев сверху вниз на Виктора, он на смачном «колониальном» английском сообщил, что не имеет ничего против того, чтобы сдать две комнаты публике, заслуживающей доверия.

На деревянном щите у него за спиной красовалось целое собрание тесаков, кинжалов, стилетов и иного холодного оружия всех известных в Новом свете разновидностей.

К Виктору сознание вернулось только в номере. Он пожаловался, что плохо видит. Чтобы свет не доставлял беспокойства, юноша сделал повязку для больных глаз и ни на шаг не отходил от постели, поил Виктора водой, давал укрепляющее средство, сохранившееся в оставшемся бауле. Учитель пребывал в тревожном полузабытьи, время от времени просыпался весь мокрый от пота и около девяти вечера погрузился наконец в глубокий сон.

Выздоровление шло медленно, но вскоре он уже самостоятельно вставал с постели и, опираясь на палочку, совершал короткие прогулки по комнате. Зрение также восстановилось. Юноша оберегал Виктора от всего, что могло повредить здоровью. О малыше Сохо ничего не было слышно. Да и вообще ситуация, надо признать, с каждым днем становилась все более безрадостной. Огюст выглядел испуганным, не знал, что делать дальше, и был почти в отчаянии после первого же контакта с многоликим Новым Орлеаном, где сосуществовали и перемешивались коренные обитатели континента, французы, африканцы, антильцы, испанцы, немцы, евреи, англо-американцы и креолы. Зато отсутствовали проблемы с языком, поскольку Бонапарт продал Луизиану американцам два года назад, а французский язык, как выяснилось, пустил здесь глубокие корни. Тем не менее эта новая реальность была слишком тяжким испытанием для такого завзятого парижанина, как Огюст.

Спустя некоторое время юноша нашел работу — подрядился грузчиком в порту. Он трудился от зари до зари, а редкие свободные часы посвящал поискам Клер-Мари Ласалль. Заходил в многолюдные заведения — постоялые дворы, таверны, игорные дома — и везде расспрашивал о матери: показывал ее портрет, называл имя и фамилию, год прибытия в Новый Орлеан, но пока никто не сообщил ему ничего толкового. Кто бы мог представить, что в городе всего с несколькими тысячами жителей так сложно найти женщину по имени Клер-Мари!..

Как-то в минуту отдыха Жильбер, товарищ по работе, надоумил его поискать в списках пассажиров прибывших кораблей, которые хранились в архиве в здании городской мэрии. Юноше показалось, что во мраке забрезжил лучик света: ведь личность каждого вновь прибывшего иммигранта подлежала обязательной регистрации. Но распространялся ли этот порядок на ссыльных — это обсуждать с Жильбером он поостерегся.

На следующий день он попросил Жильбера подстраховать его на работе и все утро посвятил просмотру реестров пассажиров, в которых помимо имени и фамилии указывались также возраст и страна происхождения. Регистрация велась в хронологическом порядке, по дате прибытия и названию судна. Поскольку Клер-Мари Ласалль выслали почти сразу после событий в Сальпетриере, произошедших в начале сентября 1792 года, юноша определил для поиска разумные, то есть с некоторым запасом, календарные рамки — с октября 1792-го по август 1793 года.

Поначалу дело шло туго. Многие имена были записаны с помарками и поправками, что делало их практически нечитаемыми. Но постепенно пришел навык, одновременно с которым, впрочем, появились и смутные опасения: слишком уж мало женских имен содержали реестры.

И вдруг двойное женское имя — Клер-Мари! Юноша вздрогнул, но тут же тяжко вздохнул: фамилия. Рядом с именем стояла четко выписанная фамилия: Дюбуа. Некоторое время он всматривался в эту строчку, округлив глаза, а потом возобновил поиск, но больше ничего не обнаружил.

Он намеревался пересмотреть списки еще раз. Без былого энтузиазма, скорее формально юноша свое намерение исполнил, но безрезультатно. Клер-Мари Ласалль в списках не значилась. Из архива он вернулся расстроенным. Похоже, ему оставалось надеяться лишь на чудо.

Вечером того же дня Виктора рано сморил сон, и юноша с Огюстом спустились в таверну по приглашению хозяина заведения. Стояла душная ночь, сменившая знойный день. Влажная жара — липкая, безжалостная — заставляет полуночничать даже тех, кто меньше всего к этому расположен.