— Барсик, я старше ее почти на двадцать лет. А я почти пацан, посмотри. В наше время границы старения отодвинулись где-то до 80. Когда мне будет 80, ей 60, вполне… А тебе-то самому сколько лет, если собачьи годы на наши перевести?

Собрался он только в обед.

Дом бабы Кати, двор и она сама неприятно поразили его своей скудной деревенской будничностью.

— О-о, Федя пришел! Расфуфырилси, никак уезжашь куда?

Димка переводил дух, шамкал пересохшим ртом и посматривал на черные окна дома.

— Кабы знать, так вместе с Ивгешкой уехал бы.

— А где она?

— Как? Уехала! В Самару, в культурный институт поступать будет, мы ж намедни че праздновали.

Димка почувствовал, как кровь отхлынула с лица, задрожали поджилки, он присел и с горьким недоумением, словно на предателя, посмотрел в глаза бабы Кати.

— Какой ужас!

— Спаси бох! А я о чем, Федор, нужен он, этот культурный проститут?! Это ее Галька подбиват, у самой не вышло, так она дочь науськивает.

— Ясно.

— Покушал бы яичек, Федь, они с мыныезом.

— Какие яйца, баб Кать?!

Димка не помнил, как оказался у себя во дворе, его фигурку будто переставляли из одной декорации в другую. Под корявыми ветвями старой яблони, в свете безжалостного дня ему ясно открылся весь ужас и вся банальность ночного приключения: молодая девушка собралась покорять большой город, длинные подиумы его, и первое, что она сделала на этом скользком пути, — лишилась девственности, чтобы приехать в город готовой к употреблению — здравствуй, новая жизнь! Да-а, далеко пойдет, если милиция не остановит.

Димка смотрел и словно не видел Васянку, мельтешащего перед ним. Хотелось отодвинуть его, как преграду для горьких мыслей и видений.

— Дя Федь, это тебе, — он передал конверт от Ивгешки.

— А где твои крылья, ангел? — грустно спросил Димка.

— Дя Федь, ты пьяный, что ль?

Слово “Дорогой” было зачеркнуто. “Добрый день” — зачеркнуто.

“Сегодня утром я уезжаю поступать в Самарскую академию культуры. Если не поступлю, домой не вернусь, буду работать и ходить на подготовительные курсы — где-нибудь да останусь — если Бог не оставит меня”. И далее жирно зачерчено несколько строк. “Я ведь до сих пор верю, что есть духовная близость и отношения человеческие между людьми, когда ради другого человека есть готовность сделать столько, сколько для себя, и даже больше... Ну да, я идеалистка. И я еще и эгоистка. Но все же я себя тотально контролирую, больше всего неосознанно. Действует на меня только мартини, и то не всегда. Поэтому, когда стало известно, что мы будем пить мартини, для меня это было знаком возможного исхода нашей встречи. Правда, чудесная ночь с тобой получилась неожиданной для меня самой. Вот как оказывается... Я же не знала, какой ты. Или себя я плохо знаю. Прости меня, если я написала все путано и обидела тебя, я правда — не со зла. Можно было просто написать, что мне с тобой очень хорошо и спокойно было. Одним словом, прощайте. Вы хоть и женатый, но все равно благородный мужчина, поэтому я не хочу, чтобы Вы чувствовали себя обязанным и мучились сознанием греха. Вы хороший, а я… у нас разные пути. Я благодарна Вам, у других это все происходит ужасно грязно”. Снова что-то зачеркнуто.

“С уважением и доброй памятью, Ваша Евгения”.

— Обиделась? — спросил Васянка.

Димка тупо смотрел на жирно зачеркнутые строки, будто именно в них и таился настоящий ответ.

— Дура малолетняя! — вскричал он и швырнул письмо.

Васянка отпрыгнул к плетню.

Димка побежал в дом. Дед проснулся, испуганно следил за его сборами, а потом вдруг заплакал. Димка поручил Васянке следить за ним, а сам пошел к морскому камню на майдане. Нашел номер и вызвал по мобильному водителя. Тот говорил с неохотой, но явно обрадовался незапланированной поездке. У бабы Кати узнал адрес Галинки в Оренбурге. Она словно бы помолодела и смотрела на него с родственной влюбленностью, надеждой, испугом.

— Че, вишню ели? — вдруг спросила она.

Димка рассеянно кивнул.

— А я так и поняла... А ведь ты женатый человек, Федь.

— Я развожусь.

— Спаси бох!

Хлопотала, хотела завернуть яичек с лучком в дорогу, потом крепко поцеловала его в лоб, перекрестила и снова провела руками вдоль тела.

— Ну, с богом, Федь! Если поженитесь — “Урал” вам подарю! Мое слово — закон!

Снова мелькали деревни в котлованах — Изобильное, Ветлянка. Мелькнула заброшенная скворечня зернового ТОКа. Трудовое, Елшанка… Гигантским укором вырос и скрылся позади элеватор. Солнце и морская волнообразность степных холмов и оврагов.

Димка барабанил пальцами и притопывал ногами.

— Слушайте, вы только поперед машины не бегите, ладно? — вежливо сказал водитель и засмеялся. — Мы и так постоянно сто двадцать идем.

— Что?

— Ничего, проехали.

Через три часа были в Оренбурге. Димка по наитию и как будто беспечно указывал дорогу, но они не заблудились и как на нитке приехали в Степной район на улицу Салмышская, дом 32, второй подъезд.

— В гости? — деловито спросил водитель.

— Ну, даже не знаю, типа того.

— Я вас подожду.

— Не, не надо, — отмахнулся Димка.

— Я все же подожду с часок.

— А вообще подождите, — опомнился Димка. — Вы как-то всегда правы оказываетесь.

— Вы бы хоть бутылку купили! — укоризненно сказал водитель. — Вон же супермаркет “Магнит”.

— А-а, потом, — махнул было рукой Димка, но посмотрел на водителя и согласился. — А вообще, да…

Да, надо будет выпить, а то Галинка смутится, наверное. И я хорош, жених-одноклассник! В школе она была застенчивая, теребила длинную косу, хихикала украдкой, смеющееся лицо прятала за плечи подружек или низко склоняясь к парте.