Шрифт:
— Где он?
— В надежном месте. Просил не беспокоиться. Вы выполнили его просьбу?
— Когда я смогу его увидеть?
— Очень скоро. Он вам сообщит. Деньги при вас?
— А откуда я могу знать, что вы…
— Читайте!
Людмила Станиславовна развернула записку.
«Мама, передай деньги этому человеку. У меня все нормально. Люблю-люблю-люблю. Твой Альберт».
У Баранчеевой внезапно потемнело в глазах, закружилась голова, сердце забилось где-то в горле, ноги стали ватными, и она начала медленно сползать по стенке.
Тип с перебитым носом, заметив, что Баранчеева стала падать, рванул в тамбур и попытался схватить девчонку в джинсовой курточке. Она проворно вывернулась, со всей силы ногтями саданула ему по лицу и метнулась к дверям в вагон. Но, получив подсечку, уже через мгновение лежала на грязном полу, а Татьяна Ветрова сидела на ней и, заломив руки за спину, застегивала наручники.
В тамбур ворвались Дворецкий и Петренко. У обоих в руках уже были пистолеты.
— Лицом к стене! — заорал Юра и направил оружие на типа с перебитым носом.
Петренко наклонился к Баранчеевой.
— Жива…
У дверей тамбура со стороны вагона встал Гладышев.
— Не волнуйтесь, граждане, милиция! Ситуация под контролем!
Электричка стала замедлять ход перед остановкой.
Он стоял рядом с платформой и нервно курил. Он не мог поверить, что его кинули. Все что угодно, но только не это!
Нет, нет, нет!
Он — да, кинет кого угодно и когда угодно. Но его?
И главное, кто — девчонка, соплячка, наркоманка. Та, которую он поднял с самого дна жизни. Вытащил из такой грязи, что страшно подумать, что бы с ней стало через два-три года. Та, которую он одевал, обувал, кормил, в конце концов! Которая жила за ним как за каменной стеной. Та, которую он любил, ради которой спланировал убийство двух безмозглых ублюдков. А ведь от них-то и потянулась вся эта кровавая цепочка.
И она его предала. Предала!
Стоп! А не рано ли я завожусь?! Почему это я решил, что она меня кинула? Может, она была вынуждена проехать эту остановку. Или выйти раньше. Обстоятельства же разные бывают!
Где твоя хваленая выдержка? Что ты психуешь, как вокзальная проститутка, которой попользовались и не заплатили?! Надо не психовать, а думать, где ее искать!
А чего искать-то? Надо ждать! Ждать, когда она объявится. Куда она от него денется-то?!
Черт, надо было всё-таки садиться вместе с ней в электричку! Но что теперь об этом думать?!
Все, домой…
Баранчеева быстро пришла в себя и объяснила свой обморок прочитанным троекратным «люблю» — материнскому сердцу в этом послышался троекратный крик сына о помощи.
Тип с перебитым носом, которому расцарапанное лицо придавало еще более бандитский вид, оказался охранником из возглавляемой Баранчеевой фирмы. С собой его она взяла для подстраховки.
Людмила Станиславовна порывалась поехать в управление и лично допросить «эту мерзавку», но Дворецкий доходчиво объяснил, что ее присутствие только помешает быстрому получению необходимой информации, заметив, что «у мужчин свои секреты». Она понятливо закивала и только слезно попросила сообщить ей любые сведения о сыне.
Первые показания девчонка начала давать сразу, как только ее привезли в управление, усадили на стул посередине комнаты и включили все какие только можно лампочки — наркоманы не любят яркого света.
Девчонка была сильно испугана, и до предела расширенные зрачки ее слезящихся глаз придавали ей вид маленького затравленного зверька.
Дворецкий и Петренко сидели напротив нее и видели, что девчонку начинает потихонечку «ломать». Сначала ее руки, потом шея и лицо стали покрываться гусиной кожей, она постоянно зевала, чихала и сморкалась в маленький грязный платочек, который достала из кармана курточки.
Она вытерла нос и, переведя взгляд с Дворецкого на Петренко, спросила:
— Меня посадят в тюрьму?
— А ты как сама думаешь?
— Меня не за что сажать в тюрьму! — с напором произнесла она. — Честное слово! Я только выполняла то, что приказывал Сильвестр…
— Сталлоне? — усмехнулся Дворецкий.
— Что — «сталоне»?
— Сильвестр, говорю, Сталлоне?
— Нет, вы что?! Селиверстов! Игорь Селиверстов. Вы не знаете такого?
— Мы много чего знаем! — многозначительно ответил Дворецкий.