Парень снова вздохнул:

— Ты первая кто так все воспринимает, — затем поднялся, сделал несколько шагов и сказал: — Ты не можешь всю жизнь пролежать на этой тропе! Ты должна сделать выбор. И будет лучше, если ты поторопишься!

И убежал, наконец-то подарив мне одиночество. А я сидела, не отрывая взгляда от упрямой букашки, что застревала на каждом шагу, но так и не выбросила свою непосильную ношу.

Выбор, всегда есть выбор! Пусть он даже немного не такой, как… хотелось бы. Возможно, если попробовать, у меня все получится. Они разрешают уйти. А если я пойду домой?

От этой мысли волоски на коже стали дыбом и поползли мурашки, словно за спиной выросла тень смерти — новая память берегла меня от опасного шага. Это она не давала ступить за черту и уйти к манящему огоньку!

Я стиснула зубы и выдохнула весь воздух из легких. От голоса предков надо избавиться! Возможно ли, оставить этот сомнительный дар? Или… попробовать загнать его поглубже в душу? Запереть за тысячей дверей в самый темный закоулок памяти, запретив даже напоминать о себе? Ведь это возможно? Это должно стать возможным!

Муравей перехватил соломину за другой конец и протащил ее через узкое место.

Это станет возможным, чего бы оно мне не стоило!

Первый раз за много дней я улыбнулась — выбор сделан!

Белая крашенная дверь, заляпанная у ручки серыми отпечатками — мой пропуск в класс. Первый день в новой школе. Как это глупо… Зачем? Разве можно сломав жизнь теперь склеивать ее так неумело?

Раздражение заставило руку сжаться в кулак. Пришлось на миг остановиться, прежде чем сделать последний шаг.

Ярослав сказал — надо доучиться, получить аттестат, обещал все устроить. Я была не против, вот только заканчивать эту школу не собиралась. Я вернусь домой! Но пока надо сделать вид, что приняла все, таким как есть.

Снова вздохнула, толкнула дверь, она поддалась напору и распахнулась, привлекая всеобщее внимание. Оно не смутило — ерунда, мелочь, моя кожа стала слишком толстой, чтобы конфузиться.

Я оглядела притихших старожилов, выбирая себе место. Хотя в классе не было трубы, он все равно делился на две части. Ровно посередине. Пустым оставался весь средний ряд. Почти пустым — занята была одна единственная парта, она невольно притягивала внимание. Я зацепилась взглядом за сидящего за нею светловолосого вихрастого парня и вздрогнула — его глаза были отражением моих собственных: те же огонь, ярость и прожитые века. Пробужденный. Несчастный. Одинокий. Слишком молодой для свалившегося на плечи.

Ярослав сказал, что ритуал проводят не раньше двадцати пяти, чтобы гормоны успокоились, а психика окрепла, хотя иногда выходит по-другому. Если в дело вступает господин случай, как со мной, как с этим мальчиком, как с ним самим когда-то и как с моим отцом много лет тому назад. "Несчастливое стечение обстоятельств" — так сказал Ярослав. Всего лишь.

Я замерла, оглядывая остальных, в раздумье, куда отправиться. Ивановские смотрели на меня с большим интересом, но спешно отводили глаза, стоило только встретиться взглядами. Подгуляевкие тоже отворачивались, но не сразу. Все знали, кто я и откуда (в деревне такой тайны не сохранишь), но вот что случилось на самом деле, был в курсе только один из класса.

Я выбрала первую парту в среднем ряду. Так проще. Пусть смотрят, если хотят. Через мгновение рядом скрипнул стул.

— Можно?

Кивнула, не глядя — отказывать собрату в поддержке нельзя. А затем погрузилась в себя. Я умела отключаться от окружающего мира, пропускать взгляды и слова мимо себя.

До конца учебы оставалось всего пятнадцать дней. За этот срок надо найти способ научится справляться с собой.

Меня легко пихнули в бок, привлекая внимание — в класс вошла учительница, и все встали, приветствуя ее. Она мельком мазанула взглядом по незнакомому лицу, но посмотреть в глаза не решилась.

Человек или… спящая?

Я раздула ноздри, вобрав ее запах. На три четверти человек. Впрочем, тут все такие. Меньше примеси почти и нет. И эта труба не более чем символ. Выбора. Между болью и ее отсутствием. Или даже — готовностью принять судьбу. Не все кто живет в Погуляево оборотни, но вот в Иваново точно нет ни одного, хотя любой его житель старше двадцати пяти лет может войти в ельник, а потом вернуться обратно… если сможет. Если захочет.

Я откинулась на спинку стула и уставилась перед собой невидящим взглядом, потом прислушалась к тому, о чем шла речь и поморщилась от досады — какое нам дело до истории людей? Они не ведают, что творят! И не видят, каков мир собой. Дразнят наглостью и быстротечным могуществом, испытывают наше терпение неразумностью. Глупцы!

Я вздрогнула — эта мысль не моя!! Я не могла так думать!

Вздохнула глубоко, представив мысленно первую комнату в длинном коридоре, и дождалась пока на ней с железным лязгом встанет на место засов. Прислушалась к себе… затем опять к учительнице. Дверь содрогнулась, но чувства остались неизменными — ни злости, ни презрения, лишь сожаление и жалость к чужой слепоте. Хорошо! Это сгодится! Лучше жалость, чем ненависть. Может, не зря Ярослав заставил меня сюда ходить?